Девочка-лед

— Мама, нам за сад платить двадцатого и за свет долг надо погасить, — шепчу в отчаянии.

Подхожу к холодильнику. Открываю. Бутылки, что стоят справа, лязгают, стуча друг о друга. «Ханская», «Степь широкая», «Лыхны». На полке готовые фасованные нарезки.

Закрываю. Прислоняюсь лбом к холодной поверхности.

— Че? Ну че, Аленк, надо ж праздник человеку устроить-то!

Праздник… В прошлом году она забыла про день рождения младшей дочери.

— Любовь у нас. Знаешь какая! — томно вздыхает Катя. — Как в книжках этих твоих!

Меня передергивает. Я с этим Валерой на одну поляну бы не присела…

— Та, — машет мать рукой. — Много ты понимаешь!

— Что Ульяне кушать, мам? — интересуюсь устало.

— А то нечего прямо! — злится она. — Макароны свари, гречку! Закуски только пока не трогайте! Надобно чтоб красиво ну накрыть там, поняла?

Вздыхаю. В глазах застывают слезы. Я месяц работала, чтобы какому-то чужому Валере было хорошо?

— И это… Давай после этого своего зверинца поезжайте в Бобрино к бабке, — чиркая зажигалкой, выдает она. — Чистый воздух, все дела, полезно…

— Чтоб не мешались, — не могу не съязвить я.

— Поговори мне еще! Совсем от рук отбилась. Ну-ка дневник неси.

— Он уже два года как электронный, — напоминаю ей сквозь зубы.

— Придумали ерунду, — фыркает мать, выпуская изо рта густой, сизый дым. — Что там вообще в этой твоей гимназии богатых ублюдков?

— Ничего, — отвечаю коротко.

— Хать бы делилась с матерью. Мож совет какой нужен.

Совет… Я едва сдерживаюсь от того, чтобы не засмеяться в голос.

— Мы ж как подружки раньше были, — корит она.

— Будто я виновата, что после смерти Миши тебя понесло! — отвечаю резко.

— Ну-ка не смей мне! — вскакивает со стула Катя и подходит к окну. Рыдать сейчас будет.

Дядя Миша — был единственным порядочным мужчиной в жизни матери. Рядом с ним Екатерина была совсем другой. Красивой, заботливой, доброй и хозяйственной. В прежней квартире было чисто и уютно, там всегда звучал искристый смех и пахло пирогами. К сожалению, та невероятная Катя умерла вместе с ним. Несчастный случай — и Ульяна, как и я, осталась без отца. Ей тогда два года только-только исполнилось…

Ставлю чайник на плиту, чтобы накормить завтраком сестру.

— С мое проживи, а потом будешь умничать! — злится мать, разглядывая окраину сонной столицы.

— На меня плевать, так хоть бы про Ульяну подумала, — набравшись смелости, говорю я. — Она уже забыла, когда маму трезвой видела.

— Тресну, Лисицына! — угрожает родительница. — Ты как со мной разговариваешь, дрянь?

Началось… Поднимаю руки, давая понять, что не собираюсь слушать ее «воспитательную беседу».

— А ну стой! — выбрасывает сигарету прямо в окно, не думая о том, что наша соседка снизу каждую неделю собирает окурки с клумбы.

Она там цветы выращивает. Вряд ли они могут хоть как-то сгладить впечатление об этой неблагополучной пятиэтажке.

— Сядь-ка. Я это… видела тебя с твоим Данькой, — заявляет, хмыкая.

Я непонимающе жму плечом.

— Дружим мы и что…

— Дружит она. Ты чей-то слепая, что ль? Не видишь как облизывает тебя взглядом?

— Мам, — морщусь я. — Не надо. Не хочу слушать эти мерзости.

— Нет уж послушай! Если не хочешь потом как я страдать. Нечего якшаться с этими золотыми детками! Не чета ты им, ясно? — напирает на меня, обдавая запахом водки. — Хороша ты у меня, Лялька, не поспоришь хороша… Худая, белокожая, смазливая, губастая. Мужики таких, ой как любят!

— К чему этот разговор, мама? — хмурю брови.

— Я ж за тебя пекусь, дура! — сжимает мои скулы холодными пальцами. — Че, подпускала уже к себе кого?

Щеки полыхают, я заливаюсь краской. Горячий стыд затапливает от ушей до пят.

— Ой, чей-то раскраснелася то! — улыбается гаденько.

Я отдираю от лица ее руку. Мне противно, что она поднимает эту тему в таком ключе.

— Ляль, — слышим голос сестры.

Ульяна замерла в коридоре. Стоит, кулачком потирая глазки.

— Иди пить чай, малыш, — отодвигаю стул и сажаю Ульяну за стол.

— Я за подарком для Валеры. Расчеши ее, а лучше подстриги, — недовольно бросает напоследок мать, исчезая за дверью.

Ульянка понуро опускает голову. И у меня душа на части рвется, когда я вижу, что она опять плачет.

— Солнышко, а мы с тобой сегодня будем нянчить Черныша, — пытаюсь отвлечь ее я.

— Да? — радостно переспрашивает.

Наливаю чай, разбавляю кипяченой водой. Открываю холодильник и достаю нарезку. В конце концов, на мои деньги она была куплена. Имею право сделать Ульяне бутерброды.

— А еще в Бобрино поедем, представляешь?

— Ура, — почти весело говорит она, сжимая в маленькой ладошке хлеб с колбасой и сыром.

Пока младшая кушает, собираю наш рюкзак первой необходимости. Затем мы одеваемся и отправляемся на работу. По пути играем в слова и останавливаемся понаблюдать за белочкой, таскающей орехи из кормушки.

Зоомаркет «Четыре лапки» закрыт на ключ. Внутри темно, и я в недоумении смотрю на часы. Десять десять.