Девочка на шаре

Эйсбар сложил газету, отхлебнул пива и с интересом посмотрел вокруг: так и есть, обитатели буфетной следили за тем, как он читал статью. Ошибки быть не может — он читал в абсолютной тишине. А как только он поднял глаза от газетного листка, кто-то невидимый дал массовке знак: стаканы стали позвякивать о блюдца, один посетитель закашлял, другой рассмеялся, третий начал преувеличенно громко ругать бифштекс, повар прикрикнул на полового — будто начали остановленную съемку или заново запустили пленку, запутавшуюся в штырьках проекционного аппарата. Допивая пиво, Эйсбар бросил взгляд на последнюю страницу «Муравейника». Среди рекламы шуб, гантелей и «удивительных масок для лица на молочных сливках» обнаружилась приписка к статье об экстремистах, в которой значилось: «…По словам г-на Александриди, пистолет был пробретен им в антикварной лавке Прокофьева на Большой Никитской. Как удалось узнать нашему корреспонденту, именно этот пистолет фирмы „Гензель“, украшенный изумрудом, фигурировал в деле о самоубийстве фильмовой дивы Лары Рай, в последней драме которой дебютировал в свое время г-н Александриди. Антиквар сообщил корреспонденту, что несколько лет назад купил пистолет у мальчишки-водолаза, нашедшего его на дне реки Москвы в районе Пречистенской набережной».

— Еще и пистолет Лары Рай! Это уже настоящая фильма, что-то вроде «Невидимый убийца — Человек-заплата»! — буркнул себе под нос Эйсбар. Он встал из-за стола, и в буфетной снова на мгновение наступила тишина. Десятка три глаз проводило его уход.

По дороге в монтажную Эйсбар зашел в контору секретаря и набрал телефонный номер графа Долгорукого. «Ждем завтра во второй половине дня», — пропел мелодичный женский голос. В коридорах от Эйсбара шарахались. Впрочем, на третьем этаже в лифт вошел кто-то из литераторов — персона, чем-то Эйсбару неприятная, но чем, он не мог вспомнить. Литератор ехал два этажа молча, а потом вдруг подмигнул и, застряв животом в дверях, стал зазывать Эйсбара к каким-то неизвестным «нашим».

Монтажная была пуста. Викентий вернется только завтра. Исчез куда-то и композитор, оставив на монтажном столе несколько листков с нотными записями. Эйсбар машинально взглянул на них и внутренним слухом услышал пассажи, искусно создающие в голове ощущение лабиринта. Можно было бы монтировать под музыку, глядя на партитуру. Нотные значки прыгали у Эйсбара перед глазами, выстраиваясь в армейскую шеренгу, сбиваясь в цепочки. Эйсбар смотрел на передвижение обезумевших нот, пытаясь разглядеть в их суете какое-то решение. Намек. Первый шаг. На словесном уровне он даже реагировать не мог на прочитанный бред. Ну, то, что Жоренька решил сложить голову на плахе политического маскарада, это его дело. Но как, каким образом всплыла пленка с отрывком из «Защиты Зимнего»?! Та самая таинственная расправа с царствующей семьей, снятая кромешной ночью на натуре, в лесу с помощью подсветки двумя юпитерами: убийцы появлялись в кадре, осиянные резким светом, который бил им под ноги, превращая в истинно дьявольские порождения. Это была игра. Маскарад. Эффект. Тогда, два года назад, он вставил этот устрашающий эпизод в фильм перед самой премьерой, но тот был вырезан по указанию Долгорукого. Изъят и позитив, и негатив. Премьера в Мариинском театре… рукоплескания… поход в ложу к императорской чете… почти прозрачная, точно из папиросной бумаги, кожа Александры Федоровны… Да, Долгорукий знал, чем его отвлечь от вопроса, куда же делся вырезанный из фильма фрагмент. Ох, надо было добиться, чтобы его вернули! Надо было шантажировать тем, что будет говорить об этом на премьерных встречах, как-нибудь обернуть дело в свою пользу, в конце концов, обратиться к тем же борзописцам — пусть бы иронизировали по поводу свободы художественного высказывания в великой России! Но что задним числом разрабатывать проект защиты? Абсурд! И где теперь искать в холодном темном городе безумца Александриди? Он может знать, откуда взялась злосчастная пленка. Но где он теперь обитает? Одному дьяволу известно. И еще этот Викентий со своей чертовой мамашей! Если бы он мог сейчас продолжить монтаж, то разрядил бы свою злость!