Девочка перед дверью

Марьяна Козырева Девочка перед дверью

Часть I

Жил на свете царь Дадон…

Длинный полутемный коридор. Двери. Возле каждой — табуретка. На каждой табуретке — примус. Или керосинка. Керосинки коптят. Примуса шумят. Пляшут на чайниках крышки. А коридор пуст.

И только возле одной двери происходит что-то малопонятное.

А девочка стоит рядом, нахмуренная, засунув руки в карманчики фартука, и строго спрашивает: «А вы чего заклеиваете нашу дверь? Это наша дверь. У меня игрушки там. И горшочек. Вот папа придет — он вам даст!»

Ей не отвечают. Молча делают свое дело, а затем подбирают с пола портфели и проходят мимо нее — странные дядьки с портфелями под мышками и с тщательно загороженными от ее сурового взора пустыми безглазыми лицами.

С тихим шипением смолкают примуса. Люди выползают из дверей, берут чайники и исчезают. А лица у них не как всегда, а как у тех дядек: без глаз.

Что с ними? Ведь она их отлично знает. Они веселые. Заводят патефоны и поют песни. Они дарят ей печенье и мармеладки и спрашивают, кого она больше любит — папу или маму.

Примуса стоят смолкшие. В коридоре темно. И тихо-тихо.

…Жил на свете царь Дадон.
Смолоду был грозен он.
И соседям то и дело
наносил обиды смело…

Бегал, наверное, по коридору и плевал в чайники. Или выкручивал фитили, чтобы не коптили…

Ничего ведь не произошло. Папа и мама уезжают всегда надолго. Мама едет в Москву — к редактору. А папа иногда едет с ней вместе, а иногда улетает даже. Потому что мама — просто переводчик, а папа — и переводчик, и летчик. Он прилетит. Оторвет ихнюю противную заклейку с двери, а дядек тех больше не пустит. Он будет крутить ее по комнате и петь:

Открывай пошире рот!
На те, Витька, пряник!
Мне сегодня перевод
Заказал ботаник!

Перед уходом мама всегда целуется. Сегодня тоже поцеловала. Встала на одно колено, притянула Витю к себе и поцеловала. И ушла… И с ней… какие-то. С ее работы — редакторы (она сказала Вите). А потом пришли эти… Ну и что?

Тишина в коридоре. За каждой дверью сидят летчики и молча пьют чай. Или не пьют. И чайники стынут на их подоконниках.

И вот в тишине за одной из дверей начинает хрипеть патефон. И дверь распахивается. На освещенном пороге — Женщина-летчик Милица Васильевна. На ней черный капот с хризантемами, в волосах бумажки, в зубах папироса.

«Виктория! — кричит она на весь коридор. — Марш ко мне пить чай! С бубликами! А ну по-быстрому!»

А патефон в ее комнате вопит что есть мочи: «Сэ-эрд-це! Ти-бе ни хочит-ца па-кою!»

И под его победные вопли я вступаю в жизнь. С этого часа я помню подряд все.

«Что такое хорошо и что такое плохо?»

— Нянь! А эта тетя на картине кто? Королева?

— Никакая не королева.

— Ну тогда герцогиня? Или… графиня?

На этом мои познания в геральдике, взращенные на мамином брокгаузовском Шекспире, иссякают, и я умолкаю.

Но женщина в золотой одежде, с короной на голове смотрит на меня из рамы и не дает покоя. И странные крылатые не то дяденьки, не то тетеньки вкруг нее. И мальчик. Ну как же не королева? Вот и у него корона. Значит, он принц.

— Так кто же она тогда?!

— Плотникова жена, — отвечает няня. И с грохотом ставит утюг на подставку.

Вовсе уже непонятно…

— А эти кто? С крыльями?

— Ангелы. Они ей служат.

— А почему?

— А потому что царица небесная.

Простыня взлетает в няниных руках, подобно белеет-парусу.

Ух ты! Вот оно что! Ну, тогда все понятно: и синенький стаканчик на цепочке, и огонек в стаканчике, и корона…

Царица небесная — это, наверное, главнее в сто раз, чем Золотая рыбка. Рыбка — Владычица морская, у нее только рыбы и восьминоги всякие. А у Царицы небесной кого только нет! И ангелы эти, и воробьи, наверное… И летчики тоже, конечно!.. Вот это царство!

И словно в подтверждение моих размышлений, в оконное стекло требовательно начинают лупить носами громогласные подданные Плотниковой жены. Няня ставит утюг и идет к шкафчику.

— Сейчас, мои лапоньки. Сейчас, мои сиракузики…

Няня достает мешочек с пшенкой и сыплет через форточку на подоконник.

Воробьи гомонят, подпрыгивая от нетерпения, а няня Груша отпускает в их адрес нелестные замечания:

— Ведь еще насыплю, дурья твоя голова, чего скачешь, козел заморский? Ладно, там у меня на кухне еще вроде перловка была…

Но стоит няне отойти, как над колодцем двора медленно начинают парить две жирные вороны, прилетевшие из Соседнего-Двора-В-Который-Ходить-Нельзя.

— Няня! Вороны!

Но вороны уже, нагло отпихнув перепуганных воробьев, долбят черными клювами по подоконнику, стараясь сожрать до няниного прихода как можно больше.

— Ах ты хамлёт проклятый! — бушует няня. — Чтоб тебя дождь намочил! А ну, брысь отсюдова, прорвы!

Вороны, не торопясь и не теряя достоинства, отлетают. Тем более что они уже все сожрали. А неунывающие воробьи снова скачут по подоконнику, отлично зная, что няня не замедлит навести справедливость и даст перловки.