Девочка по имени Зверёк

– …ты знаешь… ты знаешь, – уверило эхо.

– Ты что-то путаешь, – удивилась Вероника. – Я ничего о ней не знаю: она не говорит со мной о себе, а я и не спрашиваю.

– …ты знаешь, – упрямо повторило эхо, – …знаешь…аешь…аиш…аишу!

– Глупое эхо! – рассердилась она.

– …глупое, – сокрушенно согласилось эхо.

Тогда она решила спросить об Учителе. И тут, заметавшись по своему пустынному каменному миру, отталкиваясь-откатываясь от каждого камня, от каждой щели, перебивая самое себя, эхо затрепетало:

– …учителя… знаешь… учителя… – И неожиданно новое слово вплелось в этот хаос: – Помни… помни… помни…

Эхо стало растворяться, его мир – мерцать, отступать. Вероника сделала усилие удержать готовое исчезнуть эхо. На это ушло так много сил, что ее не просто «вывело», а буквально «выбросило» обратно, в комнату падре.

Она рассказала ему о своей попытке расспросить эхо об Анхелике, об остальном хотела умолчать, но все же призналась.

– Ты спрашивала эхо об Учителе? Ты сомневаешься? – Голос падре был мягок и немного печален.

– Я – нет. – Вероника выделила первое слово и посмотрела на падре вопросительно.

Он встал из своего любимого кресла и прошелся по комнате, расправляя затекшую спину. Долго молчал.

– Думаю, я правильно разрешил тебе звать себя Учителем, – наконец произнес он, – все правильно!

Понятнее не стало. Но Вероника вдруг вспомнила его слова: «Для послушания много ума не требуется», – и пришла радостная мысль, что если всем сердцем довериться Высшему Замыслу, все произойдет так, как предначертано свыше. И глупо пытаться тащить на свет и вникать в каждую деталь, малейший нюанс этого Замысла. Глупо и небезопасно, ибо нетерпение и отчаяние от непонимания лишают сердце умиротворенности, сил и внимания, столь необходимых для внутренней работы. И сразу стало спокойно и легко.

* * *

– Скажи, что ты хочешь узнать – я попробую сама отыскать нужные «двери», – однажды предложила Вероника.

– Пока я хочу лишь попытаться открыть твое второе зрение, чтобы, если это возможно, узнать что-нибудь о прошлых жизнях, твоей и моей. Это должно, как я понимаю, разъяснить мне сегодняшние мои жизненные вопросы и недоумения.

– Разве у тебя могут быть недоумения? – сильно удивилась она.

– Разумеется. Но это – мои недоумения, дитя мое. Только мои. Хотя порой мне становится невыносимо держать это в душе и хочется хоть с кем-нибудь поделиться! Но пока тебе не следует об этом даже и думать. А за свои вопросы не опасайся: на них-то у меня достанет ответов. Но и ты способна мне помочь.

Вероника произнесла только кроткое: «Я готова». Хотя ее глаза говорили: «Возьми саму мою жизнь, если нужно!» Он прекрасно понял ее взгляд и, привычно погладив по голове, ласково ответил:

– Так много не требуется – лишь твое доверие и послушание. Да, так ты настаиваешь, что могла бы и сама найти нужную «дверь»?

– Я даже могу, ну, так я чувствую, обходиться и без снадобий.

– Вот как!

– Да. Я знаю, например, что когда начинаю засыпать или вот-вот проснусь – и если я не забываю во сне о своем вопросе, – то ответ приходит в эти мгновения сам собой. Или мне Хранитель… Ой!

– Что «ой»? Ты сказала что-то, что не собиралась говорить? Можешь не продолжать, я не стану расспрашивать.

– В том-то и дело, что я хочу рассказать тебе, Учитель, об одном голосе. Я поклялась, что не стану о нем никому рассказывать, иначе он уходит и долго не появляется! И я боюсь, что он пропадет вовсе, а сама все-таки хочу рассказать тебе – только тебе! – об этом голосе… нет, существе… нет, все-таки – голосе. Не знаю, как его лучше назвать.

– Попробуем разобраться. Итак, ты произнесла «Хранитель» и – тут же запнулась. Из дальнейшего я понял, что есть некий голос, который ты называешь (или он сам себя называет) Хранителем и общением с которым ты очень дорожишь. И теперь, сдерживаемая своей собственной клятвой, боишься рассказать о нем, чтобы не потерять. Верно?

– Верно. Все-все именно так! Что же мне делать?

– Я не имею права разрешить тебя от этой клятвы, так как не я с тебя ее брал. Давай помолимся, дружок, чтобы Бог разрешил твое сомнение. Я вижу, что это очень важно для тебя. И всем сердцем одобряю то, что ты держишь слово – пусть и данное себе самой!

Падре преклонил колени перед распятием, лежащим на небольшом аналое у стены. Вероника расположилась рядом. После первых начинательных молитв – Miserere, Pater Noster – он умолк. Вероника подумала: не ждет ли он, чтобы дальше продолжила она? И слегка скосилась на него. В полутемном помещении – они работали теперь и по ночам – горела лишь одна свеча, выхватывающая из темноты его твердый профиль. Нет, падре Бальтазар продолжал, теперь молча, молиться, предоставляя ей возможность самостоятельно раскрыть сердце и суть своего прошения Спасителю.

Ее молитва сложилась коротко, ясно и открыто: «Господи, всем сердцем прошу тебя – открой Свою волю: можно ли мне рассказать о Хранителе моему земному Учителю?» И, так же открыто и ясно, прямо в сердце пришел благодатный покой и светлая радость – это могло означать лишь одно: Высшее «да»!

– Да, Учитель, да! – воскликнула она, едва успев поблагодарить Бога.