Девочка по имени Зверёк

Марк быстро (давняя привычка – тоже из-за Луция) прошел в свою комнату. Скинул изрядно помятую на ночном берегу и запачканную травой тогу, сбросил кальцеи и с удовольствием прошелся по комнате в одной короткой тунике и босиком. «Чем-то необычно вкусным пахнет в комнате», – неожиданно обратил он внимание. На низком столике, у постели, стояла маленькая корзинка – от нее-то и пахло так выразительно: хлебом и корицей. Марк озадаченно приподнял салфетку, прикрывающую верх корзины. Так и есть – булочки! Что за странность? Не Луций же позаботился таким образом о его завтраке? Марк только усмехнулся этой нелепой мысли. Взяв одну булочку и с удовольствием надкусив, он разлегся на постели.

Постучали, и тут же дверь приоткрылась – неловко и слабо ступая, вошла мать.

– Мама! – Марк вскочил и бросился к ней. – Ты встала? Как ты себя чувствуешь? Что говорит врач?

– Ой, Марк, какой ты шумный, – недовольно проговорила она тихим голосом. – Мне уже лучше. Захотелось пройтись. А врач говорит… ну, словом, все не так плохо. Позволь, я присяду у окна, вот сюда, здесь воздуха больше. Мне сейчас бывает душновато.

Мать медленно, будто неуверенно, прошла к окну. «Она поправилась?» – озадачился Марк, рассматривая ее фигуру, явно пополневшую за тот месяц, что они не виделись. Она поймала его пристальный взгляд и отвела глаза.

– Марк, мне нужно кое-что сообщить тебе…

– Ты знаешь, мне тебе тоже, – выпалил Марк.

Мать досадливо поморщилась. И Марк, осекшись, тут же догадался, в чем дело, что за изменения произошли с ней: она носит еще одного ребенка, на этот раз, несомненно, ребенка Луция Гаэлия.

– Я могу поздравить вас? – осторожно начал он негромким голосом, чтобы не вызывать беспокойства матери. – Ты рада?

Она все смотрела в сторону, смутившись, как подросток.

– Да, можешь, – неторопливо и почти беззвучно прошелестели ее слова. – И я рада. Я буду заботиться об этом ребенке. Отвлекусь. И знаешь, – доверительно, как близкому другу, проговорила она, – Луций, кажется, даже смягчился: присылает мне подарки, фрукты, водит доктора. – Она сделала паузу и добавила выразительным тоном: – Разговаривает со мной! Марк, ты меня слушаешь?

– Разговаривает с тобой… Я слушаю, мама. И рад за тебя: больше десяти лет скорби по отцу – ты заслужила счастья. Или хотя бы покоя. Я, правда, рад!

Он не знал, как сообщить матери о своем вероятном отъезде из Рима. Впрочем, возможно, ее положение теперь будет занимать ее более всего остального.

– А в чем твоя новость? – Она мягко коснулась его лба теплой ладонью.

– Так. Пустяки, по сравнению с твоей. Не думаю, что сейчас подходящий момент говорить обо мне.

– Все же скажи. И не волнуйся: я хорошо себя чувствую. Тогда Марк сказал без обиняков:

– Я хотел бы отправиться в путешествие.

– Это значит, ты уедешь из Рима? – Ее голос остался медлителен и апатичен и не выказал удивления.

– Да, мама.

– Ладно, – ответила она совершенно спокойно и вдруг улыбнулась, но не ему, а чему-то в себе, по-детски безмятежно.

«Вот и хорошо! – с облегчением, хотя и не без некоторого внутреннего сыновнего упрека за эту неожиданную безучастность, решил Марк. – По крайней мере, она не станет хлопотать обо мне! Скажет ли она Луцию? Раньше бы не сказала, предоставила бы мне, теперь – скажет. А надо бы мне самому. Но… Как выйдет – так выйдет!»

– А что это за булочки? – спросил он, когда мать уже встала, чтобы уйти.

– А, эти? – Она равнодушно обернулась. – Кажется, какая-то женщина принесла. Не помню, как назвалась: то ли Элия, то ли Юния…

– Юлия? – воскликнул Марк.

– Кажется… Да, может быть.

Эта новость отчего-то обрадовала Марка, и он сразу решил проведать Юлию. «В конце концов, я должен заплатить за это угощение!» – оправдывал он себя, хотя точно знал, что деньги она не возьмет и пойдет он к ней не за этим.

Теперь надо было навестить Медею.

Сестра, поджав ноги на постели, занималась рукоделием – разбирала пряжу.

– Марк! – Она протянула ему навстречу обе руки, как в детстве.

Он уселся рядом с постелью на полу, ткнувшись головой в ее коленку, теплую даже через суровую шерстяную ткань столы (Медея давно уже не носила детской туники, в один прекрасный день решительно и никого не спрашивая сменив ее на столу – взрослое платье).

– Ма-а-арк, – ласково протянула она и тут же требовательно спросила: – Ты принес мне новое стихотворение?

– Нет. Я решил больше не писать.

Ее совершенно не удивило это известие, будто она ждала его.

– Пусть так. Но последнее должно быть для меня – сейчас же сочини!

– Мне не… ну хорошо, хорошо. М-м… Быть может это:

Медея спит, во сне вздыхая тихо, чуть обиженно, А за окном уже проснулся бор, И ветер час назад буянил, а теперь пристыженно Ведет с листвою тихий разговор.

– Славно! Славно! – Она захлопала в ладоши. – Необычно и славно! – И, наклонившись, потерлась щекой о его макушку – привычный жест детства.

– Ты слишком любишь меня, чтобы критиковать, – с нежностью заметил он, вздохнул и снова начал несмело: – Медея…

– Да?

– Я должен сказать тебе кое-что важное.

– Сначала я расскажу тебе свой сон!

Своими снами они делились в семье только друг с другом.