Девочка с острова цветов

Пора было начинать. Отец Мануэл велел брату Рикарду открыть двери и удалился, чтобы вернуться в начале мессы. Осенив себя крестным знамением, монах выждал несколько мгновений, вслушиваясь в себя – от внутреннего напряжения нервы звенели натянутой тетивой, но сердце билось ровно, спокойно. Он почти не боялся, да и не было ничего пугающего в этих людях, пришедших пусть из праздного любопытства, но не со злом. Решительным шагом он подошел к двери, отпер ее и толкнул тяжелые створки, распахивая настежь.

Первой в церковь ступила Анна. Опустив ресницы, но гордо подняв голову, она торжественно приблизилась к чаше со святой водой, окунула в нее пальцы, перекрестилась и поклонилась, повернувшись в сторону алтаря. Однако занимать место на скамье не спешила, осталась стоять неподалеку и следить, чтобы другие тоже зашли как положено и расселись по порядку, а не слонялись, рассматривая каждую деталь убранства и перешептываясь.

Туземцы охотно делали все, что она говорит, но брату Рикарду казалось, будто для них это нечто вроде игры, необычной, а потому интересной. Более того, войдя, они и не думали спокойно ждать начала службы там, где было велено. Посидев немного, один за другим они направились к алтарю, и монах едва успел остановить тех, кто уже зашел за перегородку. Кое-как ему удалось выяснить, что они принесли дары новому богу и собирались положить их на самое подходящее, по мнению туземцев, место.

С помощью Анны, с трудом сдерживавшейся, чтобы не разразиться руганью, недоразумение разрешилось, но дикари не могли или не хотели понимать, что в Храме Божьем такого рода подношения не нужны. В конце концов, пришлось позволить им сложить все возле стены. Возникшая куча самых разнообразных вещей придала церкви некоторое сходство с восточным базаром, и, рассматривая ее, брат Рикарду немного приуныл. Что скажет отец Мануэл, ведь он готовил все с такой любовью, лично проследил, чтобы каждый уголок сиял чистотой!

Стоило рассадить тех, кому хватило места, и указать остальным, где им можно будет преклонить колени во время молитвы, как новоиспеченные прихожане явно заскучали от того, что ничего больше не происходило. Стоявшие расселись, скрестив ноги – другие, кого разместили на скамьях, ерзали и посматривали на них с завистью. Им были непривычны такие жесткие и высокие сиденья. Тут и там послышались перешептывания. А потом в их руках начали появляться бетельницы.

Брат Рикарду мысленно застонал, с трудом подавив неуместные сейчас досаду и гнев на самого себя. Как он мог позабыть об этой отвратительной традиции! И Анна тоже о ней забыла, хоть относилась к предстоящему событию едва ли не с большим трепетом, чем они с отцом Мануэлом. Растерявшись, монах перевел взгляд на Анну, вновь надеясь на ее помощь, и увидел, как она принимает порцию бетеля у сидящего рядом пожилого мужчины. При этом вид она сохраняла все такой же суровый и по-прежнему не покидала выбранного поста, придирчиво оглядывая соплеменников.

Поймав взгляд совершенно ошарашенного брата Рикарду, она как ни в чем не бывало затолкала сверток жвачки за щеку и хотела было подойти к своему наставнику и спросить, с чего вдруг у него стало такое странное выражение лица, но не успела – прибыл капитан форта, сопровождаемый друзьями и подчиненными.

Пусть сами они вели себя вполне благопристойно, но среди туземцев появление властей вызвало небольшой переполох. Они вскакивали с мест, кланялись, шушукались за их спинами. Анне пришлось снова наводить порядок среди дикарей, а брат Рикарду в это время проводил своих соотечественников к специально оставленным свободными первым рядам.

Будто соперничая с туземцами в бесчестии, сеньор Канела тоже отличился, едва не доведя бедолагу монаха до отчаяния. Капитан был закоренелым холостяком, но земных наслаждений не сторонился, и, находясь вдали от культуры и цивилизации, не слыша ни от кого ни вразумления, ни осуждения, взял к себе в дом хорошенькую туземку и жил с ней, как с женой, никого не таясь. А сегодня не нашел ничего лучше, как привести ее в церковь и посадить рядом с собою.

Потеряв дар речи, брат Рикарду бессильно наблюдал за происходящим. С минуты на минуту начнется месса. Отец Мануэл выйдет к амвону и вместо благочестивой паствы увидит все это. «Содом и Гоморра! – мысленно ругался монах. – Несчастные, погрязшие в праздности и пороке... Я и предположить не мог, насколько плохи здесь дела, если даже наши сограждане, призванные нести свет цивилизованности в эти дикие земли и подавать пример, вместо того сами теряют всякий стыд!»

Вопреки опасениям монаха, отца Мануэла как будто ничуть не удивило и не возмутило происходящее. Он вышел, величественный в своем белоснежном облачении, и невидимый свет его веры словно отразился на лицах всех, кто был в церкви. Разом смолкли разговоры, выпрямились спины, взгляды устремились к священнику. Туземцы даже не поприветствовали его как обычно, словно боясь нарушить эту наступившую вмиг тишину и неподвижность.