Девочка с персиками

Спасение пришло неожиданно. По культурному обмену ему предложили поехать в Москву в журнал "Иностранная литература". Он поехал и встретил там Татьяну. Она была редактором немецкого отдела. В процессе совместной работы она ему отдалась. Затем он поехал в

Санкт-Петербург и встретил там Наташу, Ольгу, Свету и Зою. И все они были к нему благосклонны. Гейгер обезумел. Он понял – Россия – это сексуальное Эльдорадо!

Воротясь восвояси, он сразу же начал писать роман о своих эротических подвигах на восточном фронте современной литературной жизни. А, поскольку львиная доля их была совершена в Питере на улице

Марата, где он квартировал у переводчицы Вальтрауд Фрешль, купившей там по дешевке во времена кризиса огромный полуразрушенный флэт в доме с мемориальной доской о пребывании в нем В.И.Ленина, он воспел эту улицу.

Он почему-то находил некую глубинную символику в том, что французский революционер Жан-Поль Марат был некогда убит своее возлюбленной, относя этот факт отчего-то каким-то боком к себе.

Короче говоря, Гейгер написал книгу, и он пытался мне эту книгу продать.

Я послал его на хуй вместе с его книгой. Но он не ушел. Он угостил меня пивом, а затем предложил написать рецензию. Он хотел, чтобы его книгу отрецензировал кто-то из русских. Гейгер обещал заплатить – издаваемый им журнал действительно платил гонорары.

Подумав, я согласился. Он подарил мне экземпляр книги. Книгу я прочитал. Это был полный бред лево-анархистского толка, приукрашенный сценами довольно примитивного секса. Я хохотал от души.

И написал хвалебную рецензию, отметив, что автор данного произведения не только постиг современную российскую реальность, которая не постижима, но и сумел органически влиться в нее, осуществляя познание когнитивно посредством собственного эмпирического опыта.

Делая заключительный вывод, я провозгласил его подлинным героем современной эпохи, значительно обогатившим австрийскую литературу, и предложил номинировать его выдающееся произведение на соискание австрийской государственной стипендии имени Хеймито фон Додерера, которая выплачивается в течение года помесячно, дабы премированный литератор не смог ее сразу пропить. Гейгер пришел в дикий неописуемый восторг. Он ввел меня в редакцию издаваемой им

"Wienzeile"(Венская строка) и поручил подготовку специального номера, посвященного творчеству русских эмигрантов в Вене.

Поставленная задача была для меня несложной, поскольку весьма узкую русскую литературно-художественную тусовку я знал превосходно.

Работая над сбором материала, я быстро понял, как функционирует само издание. Деньги выдавались Гейгеру на каждый конкретный номер, на гонорары авторам и на презентации. Сам журнал доходов не приносил.

Почти за десять лет существования он повысил свой тираж с двухсот до двух тысяч экземпляров (цифра по австрийским меркам внушительная) и постепенно сделался глянцевым и обложкой цветным.

Тем не менее, это было издание для маргиналов. Так, по крайней мере, его рассматривали литературные чиновники, безотказно его финансировавшие. Это был наглядный пример западной демократии, меня тогда восхитивший. В редакции я проработал годика полтора и, не взбесись вдруг в Новосибирске главный редактор, сотрудничал бы с этим журналом и до сих пор.

Но Гюнтер Гейгер, невеста которого отказывалась спать с ним до законного оформления брака, якобы для того, чтобы сохранить невинность, неожиданно стал ревновать, полагая, будто бы она влюблена в меня, а он же ей нужен лишь постольку поскольку, ну, чтобы уехать за границу и улучшить свое материальное положение.

Русского языка Гейгер не знал. Леночка не знала немецкого.

Его словарный запас ограничивался лишь словами – "да", "нет",

"пиво", "водка" и выражением "иди в жопу, мудак", произносить которое на одном дыхании почти без акцента научил его я в скором поезде N 1 "Москва-Владивосток", на котором мы несколько суток хуячили до Новосибирска.

Леночка знала по-немецки и того меньше, выражая все чувства и эмоции с помощью двух фраз – "gut"(хорошо) и "nicht gut"(нехорошо), при этом ее китайского типа лицо всегда оставалось каменным.

Я уехал, оставив их вдвоем, в полной уверенности, что для любви вполне достаточно языка жестов, что прочие вербальные языки наоборот являются в этом деле только помехой. Я оказался прав. Они поженились и живут в Вене уже более пяти лет…

Тогда, душным летом 1999-го года, на исходе уходящего ХХ-го века я вдруг почувствовал приближение депрессии. Мне стало скучно, и я заметался в поисках выхода. Протусовав пару недель в Питере, пока не кончились деньги, я приехал в Вену и стал бесцельно шляться по городу в ожидании начала осеннего семестра.

После шести лет учебы в Академии Изящных Искусств, я, наконец, решил сделать диплом и даже придумал тему своей выпускной работы.

Это должна была быть серия холстов на тему "Иван Грозный убивает своего сына". Я собирался реконструировать и запечатлеть сам момент убийства, а не его последствия, как у Репина.