Девочка со спичками

– Я больше ничего не помню, клянусь. Я даже не понимаю, как оказался в банке… – Он заговорил быстро, в запале, словно боясь, что она его перебьет. – И я не знаю, почему… я привязан к тебе. Мне кажется, будто я видел тебя уже много раз, будто мы были знакомы до… – Игорь исступленно уставился на нее. – Понимаешь, до всего этого… Полный бред, но мне кажется, что это так. Что все это какой-то дурацкий спектакль и сейчас появится режиссер, который остановит сцену и крикнет, что я недостаточно убедительно… – Его губы подрагивали и маслено блестели от жара, который бил в лицо. – …играю себя и что на самом деле я кто-то совсем другой. И, знаешь, кажется, в той, прошлой жизни я тоже был в полной заднице – и очень часто плакал, нет, не снаружи, а внутри; я прямо-таки бился в истерике, но никто этого не замечал. А потом я привык. Я так долго сдерживал это – годами, десятилетиями, – что в какой-то момент просто разделился на две части. Я слишком хорошо играл свою роль. Я играл ее почти безупречно. И в конце концов осталась мелочь – полностью удалить ту, вторую, ненужную часть, просто вырвать ее с корнем, выжечь каленым железом, как будто ее и не было. И мне казалось, что это просто. И это все исправит. Черт, Макс, я ведь почти сделал это! И тут вдруг ты… И эта гребаная бомба, это затянувшееся ожидание взрыва… И ты еще спрашиваешь, как я. Тебе правда интересно? Никому никогда не было интересно, а тебе вдруг – да? Ну что ж, тогда я – так. Преступник и неудачник без памяти, с раздвоением личности и разбитым сердцем. Ты это от меня хотела услышать?

Слова повисли в комнате, как эхо от взрыва.

Макс, не мигая, смотрела стеклянными глазами в камин. Она не могла выразить все то, что чувствовала, ходя по этому тонкому льду, который почти треснул. Ей было невыносимо страшно от той минуты, когда Соколов проснется и осознает все – и его перекорежит от боли, и он возненавидит ее за обман и будет бичевать себя за то, что решил открыться палачу.

Палачу ли? Она уже не была уверена, что сможет убить Соколова или причинить ему серьезный вред. Макс потеряла надежду докопаться до сути, то и дело уворачиваясь от ментальных пуль, которыми он расстреливал сам себя. Она просто шла по его сну, не в силах оторвать взгляд от эпической картины разложения и хаоса, царившей внутри человека, который в реальности должен был стать символом светлого будущего и вселять в людей надежду. Но сейчас Макс будто смотрела на дотлевающий портрет Дориана Грея, с той лишь разницей, что в руках этого Дориана была целая страна, миллионы людей, – а он не мог справиться даже с собственной жизнью. И казалось, что если просто отойти и не мешать, то он сам себя и прикончит.

Соколов был весь перед ней – побежденный, беспомощный перед силой своего мортидо, придавленный его черной массой: плечи опущены, лицо пылает от стыда и жара. И она понимала, что это не ее рук дело. До нее вдруг дошло, что все это он делал с собой и раньше.

Что это просто он и есть.

– Игорь, я не хочу тебе врать. – Макс сглотнула. – Ты и правда не самый лучший в мире человек. Временами я тебя ненавижу. Но у тебя магнит внутри, это точно. Ты притягиваешь людей – и плохих, и хороших. И еще ты упрямый, как черт, и это не дает тебе сдаться окончательно. Ты все еще борешься за себя настоящего. Ищешь его. И я не знаю, кто победит. Но я желаю победы тому из вас, кто способен рискнуть жизнью, вытаскивая малознакомую девушку из ледяной реки. В общем, я за этого парня. И он в тебе точно есть.

– Да. Наверное… Я не знаю.

Игорь сжал лицо руками, – его тошнило от себя, от собственной мягкотелости и испепеляющей тоски приговоренного к смерти живого существа. Все тело стонало от боли и нежелания умирать, но он словно сросся с часовым механизмом на груди – и нутряным, бессознательным своим чувствовал: ему конец.

Он лег на пол, и слезы полились сами, спрятанные под ладонями.

– Прости меня… Ты не должна быть здесь, все из-за меня… Я думаю о смерти каждую секунду… Потому что знаю – там ничего нет, только беспамятство, земля и темень… Мне так страшно… Если бы я только мог вспомнить, с чего все началось, где я упустил все, – но я не могу… не могу…

Она замерла, как статуя в своем покрывале, заклиная себя не смотреть на Игоря – только в огонь, чтобы не видеть это омерзительное буйство инфантила, чье эго билось сейчас в предсмертной агонии.

«Тебе нужно признать, Соколов, что все люди проигрывают в схватке со смертью. Исключений не бывает».

Он должен был пройти это испытание в одиночестве, как уже прошла она: только огонь, ее стоны и треск рушащихся перекрытий. Макс была заражена смертью, как вирусом; ее тело резонировало от каждого удара, каждой пощечины, которую давала ей жизнь, – и чем больнее, тем сильнее: «Смерть – значит смерть. Так тому и быть. Мы все умрем. Мертвые не воскресают».