Девочка-тайна

Гликерия была неисправима и по-прежнему ни в ком не нуждалась. Конечно, кроме «немногих, но верных…» – как с радостной благодарностью поняла Оля. Подмигнув ей, всё ещё нерешительно стоящей возле застывшего рядом Сашки, Гликерия направилась в актовый зал со словами «Пойду ёлку рассмотрю».

…Мимо Оли и Сашки проходили люди. И в том числе полной достоинства неторопливой походкой проплыла Светлана Бояршинова в окружении старшеклассниц. Она бросила на Олю и её непростого друга презрительно-насмешливый взгляд. Видимо, он не успел измениться, потому что несколькими метрами раньше навстречу Лане прошла Гликерия. Конечно, никто ничего не забыл и не простил, а потому всем нон-конформистам расслабляться и терять бдительность было рано.

Но сейчас…

– Потанцуем или поговорим? – мягко предложил Сашка. Его глаза, обведённые угольно-чёрной дымкой, смотрели с надеждой.

Одет Сашка был в свой парадный субкультурный вариант. На дальнем плане у него за спиной проплыл наряженный в маскарадный костюм Димка Савиных, присмотрелся к ним с довольным видом и показал Оле оттопыренные большие пальцы. Добрая он душа, этот Димка, хоть и проблем от него немало. Оля улыбнулась ему.

И взглянула на Сашку. Он оставался тем же – и тоже, как Гликерия, был последовательным в своём стремлении отгородиться от бодрого, разноцветного и весёлого, но, как он считал, убитого массовой культурой мира. И… Оля по-прежнему понимала его.

Но для любви этого уже было мало – что Оля сейчас совершенно отчётливо и осознала. Может, и дружбы настоящей после того, что произошло, уже тоже не может быть. Но остаться близким для Сашки человеком – вернее, даже чтобы Сашка этим самым близким человеком для неё был, Оле хотелось. Правда. Для её нынешнего гармоничного и прекрасного равновесия между собой и миром этого было бы вполне достаточно.

Но что же по этому поводу думает сам Макушев? Неужели по-прежнему влюблён-с?

Ну вот сейчас и выяснится.

– Потанцуем. – Оля улыбнулась и взяла Сашку за руку. Чуть слышно стукнули друг о друга их кольца.

– Носишь?

– Ношу, красивое. И танцевать люблю.

– Спасибо! Оля, а помнишь, ты как-то говорила, что гот без подружки – это тема?

– В смысле? – Оля сразу поняла, о чём он хочет сказать. И… радости от Сашкиных слов оказалось гораздо меньше, чем она ожидала. Грусти. Грусти гораздо больше. И ещё надежды: «А может, всё-таки?..»

– …Гот без подружки – одинокий такой. Который не собирается искать новую любовь, помнит о прошлой, тоскует… – во время Олиных размышлений объяснял Сашка.

Как это было на него похоже – использовать все подручные средства для создания собственного имиджа. Оля даже улыбнулась этой своей мысли. А Макушев понял её улыбку как знак согласия.

– Ты понимаешь меня, да? – обрадовался он.

Ну да, Оля понимала. И не сердилась – особенно на то, что она оказалась «подручным средством». Ей страдать по этому поводу просто не хотелось. И пошутила она без всякой затаённой тоски:

– Только ты поясни: о какой прошлой любви будет помнить тоскующий одинокий гот – обо мне или о Гликерии?

– Ну что ты всё… – с растерянностью в голосе пробормотал Сашка. Попытался энергичнее прижать к себе свою дорогую Олю, сам понял, что не надо. И до конца танца молчал, с преданной улыбкой глядя Оле в глаза.

* * *

За окнами бушевала непогода. Штормовые волны с рёвом налетали на берег, ветер рвал в лоскуты всё живое и неживое, а то, что ему не поддавалось, яростно освистывал. Поэтому старые стены одинокого домика на границе моря и степи выли и стонали на разные голоса. Но мама и девочка не боялись. Они сидели в своей большой кухне на нижнем этаже дома. Устроившись за широким столом, мама работала на ноутбуке. А девочка, открыв дверцу, гребла кочергой в красных печных углях и пристраивала среди них медную кофеварку на длинной ручке.

– Ты довольна жизнью, Гликерия? – спросила мама, оторвавшись от экрана компьютера.

– Вполне, – улыбнулась девочка, повернувшись к ней.

– А как твои друзья?

– Подруга, – уточнила девочка. – Я наконец-то позвала её к нам в гости.

– Вот и молодец.

Вода закипела, запахло кофе, девочка принялась мешать его. Затем налила в чашку, принесла маме.

– Спасибо. Очень вовремя, – поблагодарила мама. – Ну что, подышим свежим воздухом – и спать?

– Да, пора.

Не выпуская из рук кофейной чашки, мама направилась по лестнице вслед за девочкой. Через её комнату они вышли на террасу. У-у, как схватился безжалостный зимний ветер за края их одежды, как вцепился в волосы! Он завывал, дуя в выщерблины на стенах дома, он перемешивал с колючим снегом разбитые о камни брызги морской воды – и швырял в двух людей, что решились в такую непогоду полюбоваться его работой. Обхватив руками плечи, девочка подставляла ветру лицо и хохотала. Мама пила кофе, вглядываясь в буйство стихии, и, довольно улыбаясь, повторяла: «Хорошо! Ух, хорошо!»

«Восторг!» – добавляла девочка.

Что и говорить – великолепный вид открывался с их террасы. Слева море, справа степь, прямо – узкая полоска обрывистого берега.