Девочка в бурном море

Это было слишком. Намекать на то, что Паррот — командир без корабля, что он гость на этой паршивой посудине, что он должен подчиняться этому шотландскому извозчику…

— Я устал и прошу оставить меня.

— Устраивает ли вас эта каюта? Довольны ли вы питанием? Нет ли у вас каких пожеланий? — с ледяной учтивостью допытывался Макдоннел, и Паррот чувствовал себя жалким пленником.

— Да, благодарю: питание первоклассное, каюта роскошная и доктор отличный парень.

Провожая ненавидящими глазами фигуру капитана, Парроту хотелось крикнуть вслед, что за всю службу на флоте он не ел такой мерзости, что доктор Чарльз не смыслит в медицине и что он капитана Макдоннела не пустил бы даже на порог своей каюты.

Паррот тяжело вздохнул. Ему вспомнилась его комфортабельная командирская каюта, обставленная мебелью красного дерева, с десятком вышитых его женой подушечек, вязаных скатертей, коллекция трубок на письменном столе, семейные альбомы, домашние безделушки. Какое счастье стоять на капитанском мостике или шагать по палубе корабля, где ты хозяин, где каждое твое слово — закон! Паррот всегда скучал на земле, и даже свою Эллен и детей он больше любил вдали от дома, на корабле, думал о них с нежностью; их фотографии глядели на него и со стен и с письменного стола. Все это сейчас на дне моря. Кто из его помощников и команды остался в живых? Паррот не имел возможности оставить корабль последним: взрывом его катапультировало вместе с мостиком. Он помнит удар и взлет, дальше — мрак. Очнулся на этой посудине.

Командир миноносца зарылся головой в подушку, стараясь ни о чем не думать, ничего не вспоминать.

ТАК БУДЕТ ВСЕГДА

Теперь плавание походило на прогулку в мирное время. Так, по крайней мере, казалось Антошке. Порой налетали снежные заряды, туманы, ненадолго высовывало из-за окоема свою светлую макушку солнце, все чаще в море вдруг возникали остроконечные небольшие ледяные глыбы. Это были айсберги, но они вовсе не походили на горы, скорее на обломки больших льдин. Антошка из учебников знала, что большая часть айсберга находится под водой, а на поверхности торчит только вершина. На солнце они казались чисто промытыми и отливали голубым пламенем. Ночью в разрывах облаков, походивших на черные колодцы, всплывали звезды, и не одна-две, а много, — они словно толпились в небесном колодце, и каждой хотелось взглянуть на земной океан.

А море, холодное, сизое, гудело день и ночь.

Сменившись с вахты, офицеры не спешили идти спать, а собирались в кают-компании, играли в карты, раскладывали замысловатые пасьянсы, заводили патефон, собирали «кубики для взрослых», как окрестила Антошка мозаичные картинки, и потягивали через соломинку виски с содовой.

Играя в карты, никто не стремился выиграть, мозаику не складывали до конца, патефон не слушали, пасьянс ни у кого не получался. Но, взвинченные бессонной ночью и вином, по всякому поводу спорили, и часто готова была разгореться ссора, если бы не присутствие в каюте детей и этой милой русской женщины, которая много понимала, мало говорила и, по единодушному мнению всей кают-компании, была «отличным парнем».

На этот раз предметом спора был доктор Чарльз, вернее, нарушение им морской традиции — курить трубку. Он курил сигареты, курил много, одну за другой, и уверял, что это тоже традиция, но традиция семейная. Капитан в каюте, как всегда, сосал пустую трубку.

— То, что наш доктор не курит трубку, — это не беда, но то, что летчики решили сделать трубку своей традицией, — это никуда не годится, — сказал он.

— Да, да, — подхватил мистер Роджер, — они даже подали запрос в парламент, чтобы признать за ними это право.

— Но ведь авиация — это то новое, что ломает ваши традиции, — вмешалась в разговор Елизавета Карповна, — с этим нельзя не считаться. Подводных лодок раньше не было, однако вы причисляете подводников к своей семье, разрешаете им курить трубку.

— Они связаны с морем, — возразил капитан.

— А знаменитые «Каталины» — летающие лодки?

— Это летучие мыши, — заметил мрачно старший механик, обычно молчаливый, — ни птицы, ни звери. Мы их относим к авиации, так как они садятся на воду только в случае опасности или повреждения.

— Миссис Элизабет, чтобы понять англичанина, надо знать его традиции, — сказал доктор. — Каждая из них имеет глубокий смысл и уходит своими корнями в века. Возьмите, например, такой обычай: моряки британского флота получают свое жалованье в бескозырку, держа ее левой рукой.

— Правой удобнее, — резонно заметила Антошка.

— Но ни один британский моряк не нарушит этого обычая. Наш прославленный флотоводец Горацио Нельсон не мог получать свое жалованье правой рукой: он потерял ее в бою при Санта-Крус. С тех пор, почти полтора века, моряки в честь нашего славного адмирала получают деньги левой рукой.

Елизавета Карповна пожала плечами:

— Может быть, это и имеет какой-то смысл, но мне кажется, что адмирала Нельсона следовало бы почитать прежде всего за доблесть и мужество.