Девочка в гараже. Реальная история приемной мамы

Что он делает? Пытается сравнить отпущение грехов с помилованием преступника? Не может быть! Он считает, будто бы я уверяла Карен, что ее помилуют, если она мне во всем признается? Прощение грехов не означает, что мы избежим последствий. Я не знала, к чему он клонит. И вдруг допрос остановили. Судья. Он хотел меня о чем-то спросить. Интересно, я сейчас буду говорить для суда? Или для него лично?

– Позвольте прервать вас, если можно. Терпеть не могу прерывать кого бы то ни было, но хотелось бы поконкретнее: ваша церковь верит в то, что рукоположенный пастор может не дать отпущение? – Он подался вперед и посмотрел мне в глаза. Он правда хотел это знать.

– Да, – ответила я и улыбнулась ему. В сердце пришла легкость и радость. Наконец-то! Я поделилась своей верой! Но дальнейшее оказалось для меня полной неожиданностью.

Адвокат защиты спросил:

– Вы заинтересованы в том, чтобы Карен получила длительный тюремный срок?

– Заинтересована ли я?

На что он намекает? Пытается манипулировать? Я быстро вознесла молитву. – Ну как же, – адвокат слегка повысил голос. – Ведь пока моя клиентка в тюрьме, у нее нет никаких шансов вернуть себе Кортни, так?

Сердце гулко забилось. Неужели он и вправду считает, что я добилась удочерения с помощью уловки, воспользовалась признанием Карен как инструментом давления, чтобы удочерить Кортни? В груди будто вспыхнуло пламя. Он понятия не имел, что на самом деле происходило во мне, суд – не то место, чтобы изливать душу, особенно когда адвокат пытается дискредитировать меня. Мне следовало помнить, в каком он положении. Он просто делает свою работу, и при этом происходит искажение истины.

– Удочерение Кортни состоялось в мае текущего года?

– Да, – мне пришлось слегка подвигать челюстью, чтобы не говорить сквозь стиснутые зубы.

– Именно в то время вы написали Карен о том, что удочерение состоялось и больше ей беспокоиться ни о чем?

Не зная, какую информацию он считает потенциально негативной, я напряглась всем телом в ожидании, какие мои действия он может представить в неверном свете.

– Может быть. Конкретно не помню, но я могла сказать и так.

– Уверяю, я дословно процитировал ваши слова. Разрешите показать вам письмо, – он взял два листка бумаги, лежащие на углу стола, за которым сидели Карен и ее второй адвокат, подал мне и попросил прочитать отмеченные абзацы. Закончив читать, я подняла голову, посмотрела на адвоката и кивнула. Мне потребовались все силы, чтобы подавить усмешку. Фарс какой-то. В письме не было ничего хоть сколько-нибудь сомнительного. Я просто рассказывала, как проходит процедура удочерения, и сообщала Карен, что связалась с юристом, который согласился помочь. Я отдала письмо обратно адвокату.

Его голос зазвучал строго:

– Эти письма написали вы?

– Безусловно.

– Скорее всего, вам известно, что одна из задач Карен Бауэр и цель ее жизни – вернуть себе детей. Это так?

Какой смысл спрашивать такое?

– Да.

– А если она в тюрьме, у нее нет никаких шансов получить Кортни обратно, верно?

– Видимо, да.

Я была в замешательстве. Вопросы мячиком для пинг-понга метались от отпущения грехов к удочерению и обратно. Вывод напрашивался сам собой: защита стремится дискредитировать меня как возможного свидетеля, выставить меня манипулятором, доказать, что я воспользовалась своим положением тюремного капеллана, чтобы удочерить ребенка Карен. Имея пятерых родных детей, я вряд ли могла сойти за человека, отчаянно нуждавшегося в еще одном ребенке. Призыв к удочерению исходил от Бога. Но мне не дали возможности опровергнуть инсинуации адвоката, создающие превратные представления обо мне.

Адвокат, явно раздраженный, вернулся на свое место.

– Благодарю. У меня больше нет вопросов.

Меня вновь передали обвинителю для краткого повторного и перекрестного допроса.

А потом вдруг вопросы закончились.

И вместе с ними закончилось и слушание.

Или, по крайней мере, та его часть, к которой имела отношение я.

Судебный пристав вывел Карен в ту же дверь, откуда она появилась больше часа назад. Обвинитель обратился к судье с просьбой отпустить меня из зала суда и избавить от обязательств, налагаемых повесткой. Я сошла с трибуны, прошла по залу и села рядом с Шарлин.

Судье еще предстояло решить, вызывать меня свидетелем или нет. А я невольно чувствовала себя обманутой, как будто кто-то должен был что-то мне объяснить или помочь с выводами. Но, очевидно, ждать объяснений мне не следовало.

– Надеюсь, я поступила так, как хотел Бог, – шепнула я Шарлин.

– Ты сказала правду. А что решит судья – это его дело.

По дороге домой я боролась с собой. Мне казалось, что меня оскорбили, измучили и использовали. А я с самого начала пыталась только следовать призывам Бога и служить Карен – несмотря на то что она убила милую малышку Ханну. И за это меня притащили в суд, где не поскупились на грязные намеки на мой счет. С другой стороны, я твердо стояла на своем, несмотря на до отказа натянутые нервы, и даже сумела поделиться благой вестью с присутствующими в зале суда. Бог вновь доказал, что Он заслуживает доверия.