Девочка⁰

Итак, я начал с того, что мы были подкидышами, не вписывающимися в православную семью, и это определенно так. Мы не отличались ни кротостью, ни скромностью, ни послушанием: Гордей доводил своим поведением всех до исступления, а я мечтал быть как Гордей.

– Иди поиграй с девочками в песочнице, – ворковала надо мной мама после завтрака.

– Но я хочу на футбол вместе с Гордеем!

– Это опасно, там большие мальчики, они могут больно кинуть в тебя мячом.

– В Гордея тоже могут!

– Я-то взрослый, а ты малявка, – хохотнул Гордей. Он страшно гордился тем, что опередил меня в рождении на целых три года.

– Я не малявка, – дрогнувшим голосом отвечал я.

– Я тебя старше, бе-бе-бе!

– Зато ты раньше умрешь! – выпалил я железный аргумент.

– Не факт, дядя Саша умер в прошлом месяце, а ему было всего сорок, – заметил Гордей. – Так что, может, ты умрешь в сорок.

– Нет, ты умрешь в сорок!

– Ты!

– Ты!

– Тихо! – мама прервала наш спор. – Дядя Саша умер от алкоголизма. Так что никто из вас не умрет в сорок, потому что вы не будете алкоголиками.

– Гордей будет алкоголиком, – заспорил я.

Но мама была не в настроении продолжать дискуссию и шикнула на меня:

– Хватит пререкаться, веди себя нормально.

Мама часто говорила: «Веди себя нормально» – нам обоим, но это означало разные вещи. Для Гордея это значило не воровать, не обзываться, никого не бить и ничего не ломать. Мой список был длиннее: не играть в опасные игры (то есть любые игры, которые «для мальчиков»), не носить одежду брата, не повторять за братом, не повторять за другими мальчиками, не повторять за другими девочками, если это плохие девочки (плохие девочки – это девочки, которые позволяют себе плеваться и высоко забираться на деревья, но я таких не видел). Существовал список хороших девочек, за которыми можно и нужно было повторять. Например, за Кариной: она мыла пол, помогала своей маме и всегда ходила гулять в юбке – вот и все критерии для определения хорошего человека.

Но мне не нравилась Карина, потому что она вечно вербовала меня в свою тупую игру в «семью». Я у нее как-то спросил:

– Почему я обязательно должен быть папой? Почему я не могу быть мамой, просто необычной?

– Таких мам не бывает.

– С чего ты взяла?

– Моя мама не такая. И твоя не такая.

И правда, наша выборка доказывала, что в ста процентах случаев мамы – это красивые хозяйственные женщины. Я был вынужден согласиться.

– Если хочешь играть за маму, тебе нужно носить платья и отрастить волосы, – заметила Карина.

«Я вообще не хочу играть в твою дурацкую игру», – чуть было не ответил я, но сдержался.

К тому же с ее словами было не поспорить, ведь все девочки на планете были нормальными. «Девочковыми» – я так про них говорил. Конечно, у всех была разная степень девочковости: например, Даша из моего детского сада была девочкой в десятой степени, она всегда носила только розовое, у нее с рождения были проколоты уши, и она являлась обладательницей огромной коллекции кукол Барби. Карина была менее девочковой: она носила одежду разных цветов и даже иногда штаны, ей не нравились Барби, но нравилось играть в «семью», и, несмотря на то что она была девочкой не в десятой степени, она все равно была достаточно девочкой для того, чтобы играть за «маму», ну и для того, чтобы никто не говорил про нее, что она странная. Про меня говорили.

Я и сам это знал. Я – девочка в нулевой степени. Тогда я еще этого не понимал, но теперь понимаю: что угодно в нулевой степени равняется единице.

Так что я был единицей. Единственным на планете. Инородным объектом, пришельцем, случайно упавшим с космического корабля на чей-то балкон. Может, это была правдивая история?

В начале было Слово

До сих пор, когда я слышу словосочетание «христианская школа», я чувствую запах хозяйственного мыла. Мама каждый день стирала наши с Гордеем белые рубашки: руками, в пластиковом тазике, с разведенным в воде крахмалом – и никакого порошка. («Он только вещи разъедает», – веско заявляла мама.)

Потом она, стоя на кухне, гладила каждую рубашку по сорок минут, и пар от утюга погружал небольшую комнатку в жуткую духоту. Рубашки гладились с утра, обязательно прямо перед школой, и мама для этого вставала в половину шестого. Гладила на кухне, потому что в гостиной-спальне (мы жили в двухкомнатной квартире) она могла помешать отцу. Он там в это время молился либо читал Библию, или псалтырь, или еще что-нибудь.

Уроки начинались в девять, а в восемь мы с Гордеем завтракали – молочными кашами и хлебом с козьим сыром. Козий сыр нам дарила папина прихожанка, которая выбрала папу в качестве «своего священника» и теперь каялась в грехах только перед ним, а заодно иногда делала подарки. Она жила в деревне, и там они с мужем сами готовили козий сыр. Если честно, это гадость, на вкус как пересоленый творог.