Девочки

На голове у нее была корона из фольги, которая то и дело сваливалась. Она разрисовала ладони египетскими узорами и испятнала руки сурьмой, на полпути потеряв к этому занятию всякий интерес — перемазав пальцы, испачкав платье, оставив следы на подбородке. Гай увернулся, уклоняясь от ее рук.

— Это наша жертва, — сообщила ему Донна, ее речь уже заметно укачало, — наше подношение солнцевороту.

Гай улыбнулся мне, оскалив темные от вина зубы. В честь праздника они сожгли машину, пламя было жарким, прыгучим, и я хохотала безо всякой причины. На фоне неба холмы казались совсем черными, ни один человек из моей реальной жизни не знал, где я, и сегодня солнцестояние, и плевать, что солнцестояние на самом деле не сегодня. Несколько раз я мельком подумала о матери — тревога вскидывалась, как гончая, — но она решит, что я у Конни. Где мне еще быть? Ей и в голову не придет, что такое место вообще есть, а если и придет, если каким-то чудом она сюда заявится, то меня не узнает. Платье Сюзанны было мне велико и то и дело спадало с плеч, но вскоре я уже не спешила подтягивать рукава. Мне нравилось оголяться, прикидываться, будто меня это нисколечко не волнует. Потом это и вправду перестало меня волновать, даже когда я, поддергивая рукава, выставила напоказ чуть ли не всю грудь. Какой-то осовелый, блаженствующий парень с намалеванным на лице полумесяцем улыбнулся мне так, будто я была тут с ними всю жизнь.

Праздничный ужин ужином как раз и не был. Разбухшие профитроли кисли в миске, пока кто-то не скормил их собакам. Пластмассовый лоток со взбитыми сливками, зеленая фасоль, уваренная до бесформенной серости, приправленная добычей из очередного мусорного бака. В огромном горшке позвякивали двенадцать вилок — все по очереди зачерпывали водянистое овощное варево, пюре из картошки, кетчупа и лукового супа из пакетиков. Был один арбуз со змеистыми узорами на корке, но ножа так и не нашли. Наконец Гай расколол его, с размаху ударив об угол стола. Дети накинулись на кашеобразную мякоть, будто крысы.

Не таким я себе представляла этот праздник. От этого несоответствия я немного загрустила. Но тут же напомнила себе — грустить нужно там, в моем старом мире, где люди смиренно хлебали горькую микстуру жизни. Где всех поработили деньги, где все застегивали рубашки до горла, чтобы придушить в себе любовь.

Я столько раз прокручивала в голове этот миг, что в конце концов он стал логичной кульминацией вечера — когда Сюзанна пихнула меня в бок и я поняла, что направляющийся к костру мужчина и есть Расселл.

Мое первое впечатление — шок. Издали он показался мне очень юным, но потом я увидела, что он лет на десять старше Сюзанны. Может, даже ровесник матери. Он был одет в грязные “ранглеры” и кожаную рубаху с бахромой, но шел босиком, — странно это, как они все ходили босыми ногами по сорнякам и собачьему дерьму так, будто ничего этого не было. Девочка опустилась перед ним на колени, дотронулась до его ноги.

Я не сразу вспомнила, как ее зовут, — в мозгу хлюпало от наркотиков, — но потом вспомнила: Хелен, девчонка из автобуса, с хвостиками и детским голоском. Хелен подняла голову, улыбнулась ему, разыгрывая какой-то ритуал, которого я не знала.

Я знала, что Хелен занималась с ним сексом. И Сюзанна тоже. Я покрутила эту мысль, представила, как он сгорбился над молочным телом Сюзанны. Сжал ее грудь. Я умела мечтать только о мальчишках вроде Питера, с неоформившимися мускулами под кожей, с кустиками волос, которые они растили у себя на подбородках. Может, и я пересплю с Расселлом. Я примерила эту мысль. Секс по-прежнему измерялся девочками из отцовских журналов, все виделось плоским и глянцевым. Это к вопросу о глазах смотрящего. Люди на ранчо были выше этого, любили друг друга без разбора, с чистотой и оптимизмом детей.

Мужчина вскинул руки и прогудел приветствие; толпа всколыхнулась, задвигалась, будто греческий хор. Увидев это, я сразу поверила, что Расселл уже звезда. Он словно вращался в более плотной атмосфере, чем все мы. Он прошел сквозь толпу, раздавая благословения: рука на плече, слово на ухо. Праздник продолжался, но теперь все было сосредоточено вокруг него, все головы выжидающе поворачивались за ним, будто за солнцем. Когда Расселл подошел к нам с Сюзанной, он остановился и поглядел мне в глаза.

— Ты пришла, — сказал он.

Как будто он ждал меня.

Как будто я опоздала.

Я никогда не слышала такого голоса — густого и неспешного, без тени неуверенности. Он положил руку мне на спину, ощущение было довольно приятным. Он был ненамного выше меня, но казался сильным, крепко сбитым, литым. Топорщившиеся венцом волосы от грязи и масел слиплись в вязкую копну. Казалось, будто глаза у него и вовсе не слезятся, что он никогда не моргает, не отводит взгляда. Я наконец-то поняла, почему девочки так о нем говорили. Он вобрал меня всю, точно хотел разглядеть насквозь.

— Эва, — сказал Расселл, когда Сюзанна меня представила. — Ева. Первая женщина.

Я боялась сказать что-нибудь невпопад — тогда все сразу поймут, что мне здесь не место.

— Вообще-то Эвелина.