Сегодня мы ходили с Сашей в зоопарк. Саша была в каком-то упоении. Сколько зверей и птиц сразу! И все живые! И рыбки! И белые медведи очень смешные. И обезьянки! И слоны, около которых мы стояли особенно долго. На них можно смотреть, как на море, — сколько угодно. Мы укрылись от дождя в павильон с рыбьим народом и долго стояли возле аквариумов. Напоследок мы зашли ко льву. Лев был большой и в дурном настроении. Вероятно, в отличие от М. Исаковского, ему нужна была Африка [
«Ты что кричишь? Никто тебя не боится! Подумаешь, раскричался! Перестань сейчас же! Я кому говорю!.. Ты что, фашист, что ли?»
Сашка и лев дружно рычали некоторое время, потом я ее уволок. Но она еще долго возмущалась скверным поведением льва. Вот тут я понял, что в жизни у нее будет много неприятностей.
Потом мы пошли в молочное кафе: булочка и простокваша произвели на нее огромное впечатление. Дождя она просто не замечала. Так мы ходили с ней
(А. Б.)
Саша:
— Мама, что бы ты выбрала: меня с Галей или корзину с пирожными?
Я:
— Зачем ты задаешь глупые вопросы? Ну что бы ты выбрала: корзину с пирожными или меня?
Саша, горячо:
— Конечно, тебя! Я
Галя находит на карте Тихий океан.
— А где шумный океан? — спрашивает Саша.
Саша:
— Мне потому папа не разрешает держать в руках иголку, что эта иголка может попасть мне в сердце.
Саша:
— Бабушка Валя, расскажи мне какую-нибудь правду.
(Т. е. не сказку, а быль.)
Случайно я увидела у Галки в мешочке 150 р. «Что это?» — спросила я. — «Это Танины, они находятся у меня на хранении». Я велела немедленно вернуть деньги и никогда не брать на хранение чужих капиталов.
Позавчера я водила Галю к друзьям на Беговую купаться[29]
. Возвращались мы в 6 часов — у троллейбуса толпилась огромная очередь. Мы тоже встали. Прошло 10 минут. 20. Полчаса. Сесть не удавалось. Галка после ванны мерзла, я беспокоилась, что она простудится. Маршрутные такси пролетали одно за другим, а сесть на них мы не могли, т. к. у меня было всего 3 р. Я вслух пожалела об этом.Пропустив 10 троллейбусов, мы кое-как втиснулись в одиннадцатый. Приехав домой, Галя тотчас села делать уроки. Когда она вынимала из портфеля книги, я увидела все тот же мешочек.
— Покажи! — сказала я.
— Не надо! — умоляюще попросила Галя.
Я настояла, посмотрела. Там были те же 150 рублей.
— Почему ты не отдала их, как я велела?
Молчание.
— Чьи это деньги?
— Мои и Танины.
— Почему ты мне соврала? Наконец, почему ты не сказала, что у тебя есть деньги, когда мы мерзли на троллейбусной остановке?
Слезы. Так, по-моему, плачут виноватые, без оправданий, горько.
Я не стала ничего выяснять, но погрузилась в отчаяние. Прилегла и стала думать о том, что все кончено. Уж чём в чём, а в том, что Галя правдива, я была уверена. Когда, например, по утрам звонят и спрашивают Шуру, а Шура еще спит, мы говорим иногда, что его нет дома. Галя категорически отказывается следовать нашему примеру. «Я вся дрожу, когда надо врать, я не хочу!» — объяснила она.
Так я лежала и думала: воспитывай не воспитывай, а толку все равно не будет.
А когда пришел Шура, оказалось, что он все знает. Галя по секрету копит деньги для праздничного подарка мне. Собирает вместе с Таней, Таня тоже хочет сделать матери подарок к празднику. Папе Абе поручено купить две самопишущих ручки, которые и будут преподнесены нам 7-го ноября.
— Эх ты! — сказал Шура.
— Эх ты! — сказал папа Аба, когда узнал обо всем происшедшем.
— Почему же ты мне не сказала, что это секрет и что о нем знают папа Аба и Шура? — спросила я у Гали.
— Зачем же я стала бы тебе говорить, если ты мне не веришь? — ответила Галя.
Эх-ма!
Галя вручила мне прекрасную самопишущую ручку.
Я читала режиссерский сценарий американского фильма. Саша заглянула через мое плечо и бегло прочла ремарку: «Ноги его приближаются к нам. По всей вероятности, он горячо целует ее». Я засмеялась. Подумав, Саша сказала:
— Теперь я знаю, как тебя веселить. Если тебе будет грустно, я сразу скажу: «Ноги его приближаются к нам, и, по всей вероятности, он горячо целует ее».
И действительно, стоит мне теперь задуматься или огорчиться, как Саша, заглядывая мне в глаза, произносит: «Ноги его…» Результат всегда один и тот же: я смеюсь.