Девочки Гарсиа

Йоланда смотрит на торт. Перед ней пылает маршрут, который она составила для себя на карте: через горы к северу от города на побережье. Когда песня подходит к концу, кузины требуют, чтобы она загадала желание. Йоланда наклоняется вперед и закрывает глаза. Она хочет столь многого, что сложно выбрать единственное желание. За последние двадцать девять лет, прошедшие с тех пор, как ее семья покинула этот остров, на ее пути было так много остановок. Они с сестрами вели слишком бурную жизнь: много мужей, домов, работ, неверных поворотов. Но только взгляните на ее кузин – женщин со своим домашним хозяйством и уверенными голосами. «Пусть это окажется моим домом», – загадывает Йоланда. Она представляет себе тихую, загадочную группу служанок в конце патио, Альтаграсию, держащую ладони на коленях.

Но к моменту, когда она решает открыть глаза, полдюжины ее маленьких заместителей уже задули все свечи. Семейство хлопает в ладоши. При дележке городов вспыхивают небольшие ссоры: оба мальчика Лусинды хотят Сантьяго, поскольку ездили туда летать на планере на прошлых выходных; и дочь Лусинды, и дочь Карменситы требуют столицу, потому что обе там родились, хотя одна из них готова поступиться столицей ради Ла-Романы, где у семьи есть пляжный домик. Но, разумеется, Ла-Романа уже отдана маленькой крестнице тети Флор. Девочка страдает астмой, а потому ей нельзя перечить. Охрипшая от укрощения этой шумной ватаги, Лусинда протягивает нож Йоланде.

– Это твой торт, Йойо, тебе и решать.

На дороге, ведущей через предгорья, могут разъехаться только две маленькие машины, поэтому на каждом повороте проинструктированная кузинами Йоланда сбрасывает скорость и сигналит. Сразу за одним из крутых поворотов возведен маленький кенотаф – La Virgen[14], окруженная тремя свежепобеленными бетонными крестами.

Йоланда тормозит «датсун» у обочины и впервые с момента приезда наслаждается одиночеством. Каждая семейная вылазка возглавлялась одной из ее любезных тетушек, которая демонстрировала ей пейзаж, словно специально устроенную ради племянницы развлекательную программу.

Йоланду окружают огромные темно-зеленые предгорья, небо больше ослепляет светом, а не цветом. Легкий ветерок колышет пальмы, шелестя их ветвями, и они шепчут, словно голоса. Тут и там со склонов поднимаются струйки дыма – это живут своими замкнутыми жизнями семьи каких-нибудь campesinos. Вот по этому Йоланда, сама того не сознавая, скучала все эти годы. Сейчас, когда она стоит здесь, в этой тиши, ей кажется, что в Штатах она никогда не чувствовала себя дома. Никогда.

Услышав шум, она поначалу решает, что забыла заглушить двигатель, но звук перерастает в страдальческий рев разваливающегося мотора. Йоланда различает отзвуки мужских голосов. Она быстро забирается в машину, блокирует дверцы и снова выезжает на дорогу, придерживаясь правой стороны.

Из-за поворота, закрыв Йоланде обзор, зигзагами выезжает старый, изрыгающий выхлопные газы армейский автобус с замазанным не совсем подходящей краской официальным названием. Водитель то ли приветствует, то ли предостерегает ее, несколько раз кряду нажав клаксон. Пассажиры видят ее только в последний момент. Изо всех окон с ближней к Йоланде стороны автобуса высовываются свистящие и кричащие мужчины, размахивающие бутылками и зазывающие ее к себе. Она разгоняет машину, и хорошо смазанный «датсун» легко поднимается по извилистому шоссе, оставив мужчин позади.

На всех радиочастотах шипят помехи, напоминающие скрежет автомобильного металла; прорывающийся в эфир слабый, неясный голос принадлежит ей самой, запертой в искореженной машине и зовущей на помощь. «По-английски или по-испански?» – спрашивает себя Йоланда. Поэт, с которым она познакомилась накануне вечером на вечеринке у Лусинды, утверждал, что в минуты глубоких эмоциональных потрясений человек возвращается к материнскому языку, насколько бы ни позабыл его. Он предложил Йоланде представить себя в разнообразных ситуациях. «На каком языке вы любите?» – спросил он, пристально глядя ей в глаза.

Холмы начинают выравниваться в плоскогорье, и дорога расширяется. Слева и справа появляются придорожные лавки. Йоланда высматривает гуавы. На деревянных лотках высятся горы фруктов, которые она не видела несколько лет: желто-розовые манго, стручки тамариндов, истекающие густым соком; маленькие плоды кешью, подвешенные на веревочку, чтобы не помялись друг о друга. В окнах мясных ларьков висят облепленные жужжащими мухами куски плоти. Сложно поверить в бедность, о которой постоянно говорят радиокомментаторы. Еды здесь, похоже, полно – кроме гуав.