Девочки мадам Клео

Утро следующего дня она начала с телефонных звонков. Прежде всего связалась с Андре Гиббо, своим адвокатом, тем самым, который составил документ, согласно которому мадам получает «определенную сумму» за то, что никогда не расскажет о сотрудничестве с ней Сандрины Гарн.

Затем она позвонила Билли Мосби, чтобы спросить, играет ли он до сих пор по выходным в гольф в Шотландии со своим другом из французского департамента налогов. Ей нужна была дополнительная информация.

Звонок оказался бесполезным. Мосби и Сью-Би поженились на прошлой неделе в Лондоне без особой торжественности. И теперь проводили медовый месяц в Амстердаме.

Потом Клео обратилась к шейху Заки с вопросом, имеет ли он влияние на французского президента. Заки сказал, что сделает все от него зависящее, но опасается, что президент может отказать ему из-за провала нескольких сделок с недвижимостью на Лазурном Берегу.

Еще она позвонила в Нью-Йорк Барри Риццо и в Лондон Джереми и предложила обоим начать активную вербовку девушек. Потребуется много денег, поэтому чем больше удастся набрать новеньких, тем лучше.

Прошло еще два тревожных года. Путем искусных и дорогостоящих юридических уловок и благодаря черепашьей медлительности французской правовой системы как-то удавалось держать церберов законности если не в руках, то, по крайней мере, на расстоянии.

К весне 1990 года мадам Клео и ее адвокаты исчерпали все свои возможности. В один прекрасный день, как раз перед обедом, в дом на острове Ситэ явились полицейские, чтобы арестовать ее.

Когда наутро Мартин забирал ее под залог, он ожидал увидеть испуганную и сломленную женщину. Вместо этого обнаружил в ней яростную решимость к действиям. Она была готова на все, на все что угодно, лишь бы больше никогда не видеть тюрьмы. Днем в офисе Андре Гиббо состоялась экстренная встреча на высшем уровне. Именно здесь была предложена немыслимая затея – и мадам впервые услышала имя Венди Клэруайн.

Единственное, чем она владела по праву и что могла легально продать, была история ее собственной жизни.

Из дневника Питера – Париж, 2 августа 1990 года.

Итак, я добился своего. Но лучше все по порядку...

Мои встречи с мадам Клео стали менее частыми. Она жалуется, что сейчас особенно занята, потому что август и все в отпусках. Я же с каждым днем терял терпение и к тому моменту, когда мы договорились о вчерашней встрече, был не в лучшем расположении духа.

Вчера закончили работать около шести вечера. К нам присоединился Мартин, он принес с собой превосходное «Грае», налил всем по бокалу и немного поболтал с нами.

Когда Мартин налил по третьему бокалу, я нанес удар.

«– Итак, – спросил я бесстрастно, – вы все еще думаете, что на вас покушалась одна из ваших девушек?»

– «Да!» – ответила она.

В этот момент я осознал, как сильно повлияло на меня решение довести дело до конца. Я долго ждал, но теперь твердое намерение взять судьбу в свои руки привело меня в состояние эйфории. Мосты были сожжены.

Я глубоко вздохнул и бросился в атаку.

«Мадам Клео, – сказал я, поглядывая на Мартина, всегда столь чувствительного к любому, самому незаметному оттенку в чьем-либо голосе. – Мне насрать, кто там вас собирался прикончить. – То, что я употребил, впервые в ее присутствии, грубое слово, лишь усугубило мою решимость, и я не ослаблял натиска. – Я готов предположить, что вы не намерены рассказывать мне о себе. Поэтому я настаиваю: либо вы выкладываете все начистоту, либо я выхожу из игры – и пусть французское правительство отправляет вас в тюрьму. Мне не нравится, когда меня водят за нос».

Мартин издал короткий визг. Его рука поднялась к губам – такой реакции я и ожидал от него. Но реакция мадам удивила меня.

Она поднялась со своего громадного, со спинкой, как павлиний хвост, кресла, повернулась и, не сказав ни слова, пошла в дом. Минуту спустя появилась Нанти, похожая на привидение служанка, и объявила, что «Madame est tres fatiguee» и не сможет продолжать беседу со мной.

Мне было указано на дверь. Я растерялся. Меня выкидывали на улицу, как мальчишку-посыльного, облевавшего обюссоновский палас.

Без лишних слов я поставил стакан, собрал свои вещи и направился к дому. По пути Мартин приплясывал вокруг меня, словно большая провинившаяся собака, которой отказали в любви, извиняясь за мадам, за возникшее непонимание, извиняясь за то, что живет на свете... Как считал Мартин, кто-то, видимо, должен был сказать мне, что мадам никогда не рассказывает о своем происхождении или о давнем прошлом. Если речь заходила о ней, то она родилась в тот день, когда стала называться мадам Клео. Как могли издатели не знать об этом? Как могли не знать об этом ее адвокаты? И т.д. и т.п., и все в том же духе...