Девственницы-самоубийцы

Он купил выпивку еще вечером, предъявив продавцу липовый документ, и с тех пор таскал бутылку во внутреннем кармане. Теперь, под напряженными взглядами всех троих, он отвинтил колпачок и сделал осторожный глоток напитка, по консистенции едва уступавшего сиропу или меду. «Его надо пробовать вместе с поцелуем, — объявил он и поднес горлышко бутылки к губам Люкс, предупредив, — не глотай». Затем, отхлебнув еще, потянулся ко рту Люкс своими напоенными персиком губами. Ее горло булькнуло сдержанным смешком. Не выдержав, Люкс рассмеялась, и ручеек ликера сбежал по щеке, где был перехвачен ладонью, — затем оба посерьезнели, сблизили лица и поцеловались, одновременно делая короткие глотки. Когда поцелуй оборвался, Люкс прокомментировала: «Выпивка что надо».

Трип протянул бутылку Джо Хиллу Конли. Тот было поднес ее ко рту Бонни, но она отвернулась.

— Не хочу ни капли, — сказала она.

— Брось, — увещевал Трип. — Только попробуй.

— Не будь такой чистоплюйкой, — добавила Люкс.

В тени трибун виднелась только узкая полоса света с глазами Бонни, и в серебристом отблеске они наполнились слезами. В темноту, где скрывался ее рот, Джо Хилл сунул горлышко бутылки. Подернутые влагой глаза расширились. Щеки надулись. «Только не глотай», — скомандовала Люкс, и затем Джо Хилл Конли выпустил содержимое собственного рта в губы Бонни. Он признался, что на протяжении всего поцелуя Бонни не разжимала зубов, храня веселую ухмылку, присущую черепам. Персиковый ликер переходил туда-сюда, из одного рта в другой, но потом Джо почувствовал, что она глотает, расслабившись. Спустя годы Джо Хилл Конли похвалялся, будто способен распознать эмоциональную природу женщины по вкусу ее рта, и настаивал, что эта догадка впервые осенила его в тот вечер под трибунами, рядом с Бонни. В поцелуе он оказался способен, по его же словам, прочувствовать всю сущность девушки, словно бы ее душа покинула тело через губы, как полагали мыслители эпохи Возрождения. Сначала он испробовал патоку ее жевательной резинки «Чап-Стик», затем ощутил печальный привкус брюссельской капусты времен ее последней трапезы, и после того — пыль одиноких вечеров и вкус солоноватых слез. Персиковый ликер растворился в соках ее внутренних органов, чуточку кисловатых от неизбывной печали. Порой ее губы странно холодели, и, приоткрыв веки, Джо обнаружил, что Бонни целовалась с вытаращенными от ужаса глазами. После этого ликер принялся сновать туда и обратно. Мы интересовались, не шептались ли парни каждый со своей девушкой и не спрашивали ли о Сесилии, но оба ответили отрицательно. «Я не хотел испортить хороший вечер», — признался Трип Фонтейн. А Джо Хилл Конли ответил философски: «Есть время говорить и время молчать». Даже изведав вкус таинственных глубин во рту Бонни, он не предпринял попытки докопаться до сути, поскольку не хотел, чтобы поцелуй прекратился.

Мы видели, как девушки вылезали из-под трибун, одергивая платья и вытирая губы. Люкс раскачивалась в такт музыке. Вот тогда-то Трип Фонтейн и пригласил ее танцевать, чтобы по прошествии лет признаться: бесформенное платье только распалило его. «Сразу видно, насколько же она стройна под слоями этой мешковины. Я сам был не свой». Бал продолжался и девушки понемногу свыклись со своими нарядами, научились двигаться в них. Люкс обнаружила, что, выгнув спину, может натянуть платье на груди. Мы проходили рядом с сестрами всякий раз, как находили предлог, и под эту лавочку по двадцать раз посетили туалет и выпили по двадцать стаканчиков сидра каждый. Мы пытались отвлечь ребят, чтобы и самим побывать в их роли, но те ни на минутку не хотели оставить сестер. Когда голосование было завершено, мистер Дарид воздвиг портативную сцену и объявил имена победителей. Все понимали, что королем и королевой бала могут стать только Трип Фонтейн и Люкс Лисбон, и даже девочки в платьях по сотне долларов аплодировали паре, прокладывавшей путь к пьедесталу. Потом они танцевали, и все мы тоже танцевали, набравшись мужества выманить-таки партнерш у Хеда, Конли и Дентона. К тому времени сестры Лисбон уже раскраснелись, под мышками у них проступили темные пятна, а из-за высоких воротов поднимались теплые волны. Мы сжимали их потные ладошки, вращая партнерш под зеркальным шаром. Мы потерялись в просторе их платьев и затем обрели себя вновь, мы стискивали их тела и вдыхали аромат их напряжения. Некоторые из нас, расхрабрившись, сплетали с ними ноги, словно бы случайно прижимаясь агонизирующим пахом к бедрам девушек. В схожих платьях сестры Лисбон вновь обрели единство; они плыли из одних объятий в другие, улыбаясь, повторяя: спасибо вам, спасибо. Случайная нитка зацепилась за браслет на часах Дэвида Старка, и пока Мэри распутывала ее, тот спросил:

— Неплохо здесь, правда?

— Так хорошо мне еще не бывало нигде, — был ответ.

Мэри сказала чистую правду. Никогда прежде сестры Лисбон не казались такими веселыми, не были столь открыты, не говорили с таким жаром. После очередного танца, когда Тереза и Кевин Хед отошли к дверям глотнуть свежего воздуха, Тереза спросила: