Девушка А

Мать не увидела, что произошло. Веревка, соединявшая повозку Сельской христианской церкви с их «Морис Мариной»[15], лопнула в самой высокой точке подъема на Хилли Филдс-роуд. Мать услышала крики, раздавшиеся, когда повозка наехала на ее отца, но решила, что это просто шумит взбудораженная толпа, и принялась размахивать руками с еще большим воодушевлением. Ведущий, желая ее остановить, преградил ей путь, но Мать лишь вежливо улыбнулась и просто обошла его.

Несколько дней в деревне работала столичная пресса. В результате несчастного случая отец нашей Матери лишился ноги, а одного ребенка, в костюмчике тыквы, придавило насмерть. Мать была взбудоражена. Ей очень нравились шустрые, сообразительные репортеры с такими же, как у нее, блокнотами. Она определенно стала королевой этой трагедии: и жертвой, и невольной участницей одновременно.

Сидя рядом со своей матерью на диване в гостиной, зажав в кулаке носовой платок, она выдавала корреспондентам версию событий глазами очевидца. В конце каждого интервью наша Мать добавляла: в свете случившегося на нее снизошло озарение – она тоже хотела бы стать журналистом и давать людям возможность поведать миру то, о чем они хотели бы рассказать. На последней страничке своего блокнота она записывала все имена, фамилии и номера телефонов репортеров, в скобках указывая заголовки их статей; проставила звездочки каждой публикации, и критериями ее оценок служили профессионализм автора и количество времени, которое он уделил лично ей. Когда придет ее час, она будет знать, к кому обратиться.

Кроме журналистов к ним наведались однажды и представительницы Сельской христианской церкви.

Однажды вечером в дом тихонько постучались – Мать даже не сразу поняла, что это был за звук. Стук повторился. Под дождем, не приближаясь на всякий случай к двери, стояли три женщины – на головах платки, лиц в тени не разглядеть. Самая взрослая на вид держала в руках корзинку с теплым хлебом, накрытую кухонным полотенцем; когда она протянула ее Матери, та испугалась. Почему-то у нее мелькнула мысль, что в корзине лежит ребенок.

– Мы каждый день молимся за тебя, – сказала одна из женщин.

Другая добавила:

– И за твоего отца.

– Да, за него тоже. Можем ли мы увидеть его?

– Он еще в больнице, – ответила Мать. – Дома мама и сестренка.

– Если вдруг тебе станет одиноко, – проговорила самая старшая представительница церкви, – обязательно приходи к нам.

– Детей полагается ждать с распростертыми объятиями, – заключила третья.

Ее отца выписали из больницы через месяц. Столичная пресса разъехалась, погибшего ребенка похоронили – траурная процессия прошла тем же путем, что и на празднике урожая. Отец сидел перед телевизором – тихо и неподвижно. Левая штанина его брюк болталась спереди, как призрак ноги. Мыть окна он больше не мог. Тогда-то наша Мать в первый раз пожелала, чтобы всего этого не случилось.

«Вот так и начался Парад», – рассказывала она.

Парад ее злоключений.

«Ну вот», – вздыхала она всякий раз, когда что-то случалось – уволили ли Отца, учитель ли позвонил узнать, почему кого-то из нас не было в школе, ударил ли впервые Отец Итана. «Это Парад, – говорила она. – Ничего не поделаешь!»

Перестав быть всем известной Принцессой урожая, Мать ухаживала за своим отцом, так как ее мама работала в деревенском магазине сверхурочно. Дочь следила, чтобы отец съедал завтрак, ведь мама заподозрила, что он пытается уморить себя голодом; проверяла обрубок ноги – не попала ли в рану инфекция. Отец сидел в кресле, дочь стояла на коленях на полу. Наша Мать гордилась своими обязанностями. Она касалась гладкой, запечатанной кожи, багрового рубца, оставшегося там, где накладывали шов, и думала, что, может быть, она станет доктором.

Во время осмотров оба – и отец, и дочь – хранили молчание. Отец больше не расспрашивал о новых интервью, а ей нечего было ему показать. Кроме отца наша Мать присматривала еще и за сестрой. Пэгги исполнилось восемь, и она доставляла много хлопот.

«У нее нет таких способностей, как у тебя, Деб, – говорила ей мама, – ей нужно помогать».

Покончив со своими уроками, Мать садилась за уроки Пэгги, с грустью – задания были по-детски просты. На некоторые вопросы она специально отвечала неправильно, чтобы учителя ничего не заподозрили, но иногда здания оказывались совсем уж элементарными, и она надеялась, что Пэгги однажды вызовут к доске и попросят ответить.