Девушка без имени

– В вашем городе пропало еще двое детей. Не таких маленьких, правда, но за последний год пропало еще двое детей.

– Что? – Ирина отступила от него и невольно подняла руку так, словно пыталась защититься.

– Оба в центральном районе. Оба – просто исчезли.

– Нет, – Ирина качала головой, – это невозможно. Такого просто не может быть. Я уверена… я отказываюсь… Не может быть…

– Ира, я не хотел тебе говорить, – пробормотал Марк, еле сдерживая слезы.

– Чего? Чего ты не хотел мне говорить? Дети же пропадают. Это ничего не значит.

– Полиция считает эту версию основной…

– Замолчи! – Девушка отскочила от компьютера, как от ядовитой змеи. – Заткнись, Марк. Я не желаю этого слушать, и мне все равно, какую там версию рассматривает полиция. Мне плевать, что Анны не было в Питере. Мне все равно, что она скажет полиции. Пока я не найду дочь, я не остановлюсь, не уеду, не опущу руки. Ты хотя бы это можешь понять?

– Конечно! – кивнул Марк.

– Что еще мы можем сделать? – спросила Ирина, обращаясь на этот раз только к Алексею.

– Есть разные способы. Я уже говорил о Германии. Это сложно, но возможно.

– Делайте! – сказала Ирина, а затем подхватила сумку и направилась к дверям кабинета. Она ушла, так и не оглянувшись на Марка ни разу. Все ее силы ушли на то, чтобы не захлебнуться в диком животном вое, который рвался наружу, раздирал ее душу, делая все более мертвой с каждой минутой. Кто-то может сказать, что умирать по капле невозможно, но Ирина чувствовала, как жизнь уходит из нее с каждой частицей отнятой надежды.

Она бежала по улице, считая про себя шаги. Не думать. Только не надо думать. Вытеснить из головы все мысли, заменить их на что-нибудь не имеющее никакого значения. Таблица умножения.

Дважды два – четыре.

Дважды три – шесть.

Это основная версия полиции.

Семь на восемь… Сколько будет семь на восемь? Позвонить маме? Нет, мамин голос только ухудшит положение. Мама может почувствовать панику, расплескивающуюся вокруг, как убежавшее молоко.

Семь на восемь…

Иван Чемезов. Ирина вспомнила, что не звонила ему с самого утра, а ведь уже поздний вечер. Что, если однажды она исчезнет из его жизни, просто не вернется – и все? Будет ли он по ней скучать? Станет ли злиться? Как быстро забудет ее? Разорвет портрет? Нет, скорее, просто продаст.

Она бы никогда не поступила с ним так. Хотя, возможно, это было бы лучше всего.

Ирина развернулась и поехала домой. Семь на восемь… Не думать. Иван нравился Ирине. Его прямота, смешные словечки, то и дело проскальзывающие в его разговоре, звук голоса. Курит как паровоз. Красивый мужчина с красивой душой, немного подранной тяжелым браком, изматывающей любовью. Мужчина с кистями в руках – это уже произведение искусства. Льняная рубашка с расстегнутым воротом.

Ирина смотрела на Ивана долго, прежде чем дала о себе знать.

– Что ты рисуешь? – спросила она тихо, и тогда он вздрогнул, обернулся к ней. Чемезов стоял в мастерской, за раскрытой настежь дверью, спиной к Ирине. Его движения были сильными, мощными, мазки – широкими. Он что-то выводил на большом, почти пустом холсте. Когда он повернулся, первое, что бросилось Ирине в глаза, – это расстегнутый ворот. Широкоплечий Иван.

– Да так, – пожал он плечами. – Нужно выполнить один заказ.

– Ты не говорил, что принимаешь заказы, – удивилась она. Иван посмотрел на нее долгим, странным взглядом, но затем его взгляд помутился. Он отвернулся к холсту и подправил маленьким мастихином мазок белой краски.

– Ты сегодня поздно, – пробормотал он и бросил короткий, но выразительный взгляд на часы.

– Почему ты не зажжешь свет? – спросила Ирина, а потом заметила: рядом с этюдником, на столике, стояла початая бутылка армянского коньяку.

– Я хотел задать тебе тот же вопрос! – хмыкнул Иван. – Что мы с тобой все блуждаем в темноте, Ирина?

– Ты хочешь мне что-то сказать? – Она насторожилась. Напряжение буквально заполнило комнату. Иван склонил свою светлую, с выгоревшими на солнце волосами, голову.

– Что я могу тебе сказать, барышня? Слова пусты. Иногда мне кажется, я слишком стар для этого дерьма. – Иван сделал шаг в сторону, попытался достать тюбик с какой-то краской, но ноги не удержали, и он пошатнулся, чуть не упал, схватился за холст – с грохотом уронил все на пол и сам осел рядом.

– Господи, детский сад какой-то! Да ты пьян! – всплеснула руками Ирина, бросаясь на помощь к Ивану, но только без толку. Иван Чемезов не желал быть спасенным, он утянул Ирину за собой, и она опустилась на пол, на колени, села себе на ноги, как иногда сидят на занятиях йогой.

– Коньяку не хочешь? – спросил Иван как ни в чем не бывало. Продолжая сидеть на полу, он протянул Ирине бутылку. Она вздохнула, но бутылку приняла. Иван изумленно наблюдал за тем, как Ирина запрокинула бутылку – по-простому, или, как еще говорят, по-пионерски. – Ого! – хихикнул он, но Ирина не реагировала. Она делала глоток за глотком, понемногу, будто глотая гадкое, но очень нужное лекарство.

– Спасибо, – бросила она, протаскивая слова сквозь сбившееся от крепкого спиртного дыхание. – Мне это было нужно.