Девушка без сердца

Я давно не видела комиссара в таком унынии, но спрашивать причину, конечно, не стала. Может быть, виной всему Брент — которого среди нас сейчас не было, — может быть, королева и ее странные требования. Или то, что Руперт ничего не смог толком сказать по поводу версии с Академией, но вряд ли в этом была его вина. Непонятно было и с самим ректором. Гордон мог бы спрятаться за мою спину, потому что все же я была его начальником, но делать этого не стал и получил за нерасторопность лично. И несправедливо. Я попыталась вмешаться и тоже схлопотала пару ласковых: комиссара не устроил осмотр места происшествия.

— Что такое, смотрели несколько человек! — бушевал он. — Где руки? Куда он дел руки?

Гордон опять принял удар на себя и зачитал расшифровки записей психиатров. В поведении ректора Томаса ничего не изменилось: он спокойно отвечал на вопросы, которые касались его работы в Академии, пооткровенничал, как сложно расставаться с толковыми, но ленивыми студентами. Но как только эксперты затрагивали тему убийства и расчленения — ректора словно подменяли, и он начинал заговариваться. Я была рада, с одной стороны, потому что и сама, не будучи специалистом, выстраивала допрос точно так же, с другой — результат был нулевой.

— Если завтра мы ничего не выясним, придется его отпускать, — заявил комиссар. Да, катастрофа, судя по выражению его лица, он именно так и думал. — У нас нет мотива, нет даже орудия преступления. Где руки?

Мы молчали. Руки орудием не являлись, они были той самой деталью паззла, без которой все напрочь разваливалось. Но и нож, которым орудовал преступник — комиссар подчеркнул, что именно «преступник», не «ректор», — найден не был, и где его было искать, оставалось неясным.

Руперт, глядя на Стивена необычайно виновато, сообщил, что с утра отправится в квартиру ректора сам и не уйдет оттуда до тех пор, пока не найдет или нож, или руки. «Давно пора!» — рявкнул на него комиссар, а мы со Стивеном были готовы провалиться сквозь землю, но и на Руперта не злились. Может быть, ему повезет больше, чем нам. Хотя я не искала ни того, ни другого…

— Я допускаю, что он не рассчитал свои силы, — бурчал комиссар, буравя нас тяжелым взглядом. — Придушил жену перед супружескими обязанностями, а потом ушел страдать и надеяться, что она вдруг возьмет и очнется. А потом вернулся, обнаружил, что труп уже разделан и сидит. Вырезал сердце… тьфу ты, пропасть, нож, опять этот нож…

Дело грозило превратиться в жирного «глухаря». Мы могли предъявить ректору Томасу только легкомыслие или даже небрежность. В конце концов, Гордон не давал на отсечение голову, но практически был уверен, что Таллию придушивали неоднократно. Вопрос — кто. Уже во время совещания Руперт получил сообщение, что весь путь ректора наконец-то зафиксировали в протоколе с момента, когда он покинул квартиру, и до момента, когда его взяли по пути на площадь Римео. Мы перевели дух, а Руперт неожиданно нахмурился.

— Я должен кое-что проверить, — бросил он. — Прямо сейчас. Комиссар?

— Да пожалуйста, — разрешил тот. — У тебя такой вид, будто ты уже что-то знаешь.

И мне показалось, что комиссар вздохнул с облегчением. Он верил Руперту и невероятно его ценил. Я тоже приободрилась.

— Нужна помощь?

— Джеймс, если ты еще держишься на ногах?..

Стивен не спал с предыдущей ночи, но тоже поднялся с готовностью.

— Пожалел бы ты людей, — проворчал комиссар, но махнул рукой. — Действуйте.

Я вернулась к себе в кабинет, напечатала поручение на проведение экспертизы, просмотрела все, что накопилось за день по другим делам. Никто не отменял того, что мне придется исполнять обязанности главы лаборатории, и сейчас я немного завидовала Гордону, который мог целиком посвятить себя нашему делу. Но он и так проявил себя молодцом, куда больше, чем мы все вместе взятые.

Если не считать исчезнувшего с горизонта Брента. Но как по мне, так и проще. Легче — безусловно, у меня было ощущение, что Брент на меня давил одним своим существованием.

И дурацкими замечаниями, конечно.

Вот какое ему дело до того, замужем я или нет? В брак вступали или довольно рано, или годам к сорока, и это легко объяснялось двумя вещами: либо страстными чувствами, либо расчетом. На пенсию выходят в пятьдесят лет, и это прекрасный возраст, чтобы забыть про работу и заниматься подрастающими детьми: музеи, путешествия, спорт, да и вообще развитие ребенка, которое, как известно, никогда не помешает и самим родителям. Краем глаза я видела информацию — ну как краем глаза, сложно не заметить, когда реклама висит на всех парковках и во всех лифтах, — что одна женщина в пятьдесят три года прославилась с книгой для подростков, хотя писала ее для своей одиннадцатилетней дочери и ее подруг. Многие уходили в спорт, в искусство, потому что размер пенсии позволял не снижать уровень жизни, а если и снижать, то совсем незначительно. И многие, как я подозревала, получали еще и дополнительный доход от своих увлечений…

Так что за дело Бренту было до моего брака?