Девушка и пес

В машине было холодно, мне хотелось снять обувь и подтянуть ноги к груди, укрыть колени уютным кашемировым тренчем. Но я представляла, как буду выглядеть – как обиженная беззащитная девочка – и оставляла ноги на полу, а через мгновение забывала о своем намерении, пока снова не останавливала себя в момент, когда рука уже потянулась к молнии на сапоге. Был конец октября, снег запаздывал, за городом особенно чувствовалась ледяная сырость. Наверное, это ощущение промозглого холода было субъективным – из-за тумана, из-за гуляюшей по трассе листвы, но для меня оно было физически ощутимым. Я не просила Сережу включить печку – ему обычно душно, когда машина обогревается. Нет, он не откажет мне, включит, но будет шумно выдыхать, ненадолго открывать окно, чтобы ухватить хоть немного свежего воздуха. С ним очень сложно, и последние недели особенно невыносимо.

Дорога к дому была неблизкой, проходила через леса, которые иногда прерывались слева и показывали издалека огни города. Километрами тянулись долгие спуски и подъемы, и когда мы спускались, то как будто ныряли в густой туман. Издалека ряд фонарей выглядел очень любопытно, и прежде чем я успела подумать, что эмоциональная атмосфера в машине не соответствует таким разговорам, я уже поделилась мыслями с Сережей:

– Смотри, фонари издалека смотрятся как двойная светящаяся лента. Вверх, вниз, вправо – точно как лента на ветру петляет.

Он ожидаемо молчал. Его не интересуют такие вещи – в хорошем настроении он еще может пошутить или улыбнуться, но сейчас у нас был совсем другой период. Будущее наше было неприятно-неопределенным. Мне очень хотелось наконец добраться из этой сырой холодной ночи в наш уютный дом, оказаться в нашей гостиной с теплыми полами, с такой красивой современной обстановкой. Укрыться пледом на диване и ощутить тепло и защищенность. Но все чаще я вспоминала, что дом этот не мой, что я в нем гость, и обстановка, которую я трепетно создавала по советам стилистов из инстаграм, это мой единственный вклад в наше пока еще совместное жилье. Я испытывала дискомфорт на двух уровнях – из-за того, что я не могу попасть домой прямо сейчас и из-за того, что в принципе по ошибке называла это место своим домом.

Отношения дали трещину в конце августа, когда я сделала аборт. Вернее сказать, много мелких трещин в этом моменте доползли друг до друга и слились в настоящий разлом. Я не делала ничего втихаря. Когда я узнала о своей беременности, я честно рассказала обо всем Сереже. Он не продемонстрировал ни радости, ни разочарования, как-то равнодушно кивнул и продолжил собираться на работу. Я начала день в волнении, то радуясь, то переживая, пока случайно не увидела себя в зеркало – такую худую, хрупкую – и тут мне стало очень страшно. Мне показалось, что мое тело точно не выдержит беременности, а моя психика – материнства. Я все проводила руками по ребрам и даже делала соблазнительно-милую мордашку, но в голове моей гремели взрывы. Вот эта девочка, которая так не любит сложные фильмы или серьезные книги, эта малышка – Сережа всегда звал меня именно малышкой, и в наших отношениях это было очень органично – разве может она совершить такой подвиг? Мой мозг исподтишка подсунул мне самое простое решение, и меня в момент пробрал ужас – чувство, как будто задумался за рулем, и вдруг понимаешь, что не успеваешь скинуть скоро перед пешеходом. Я набрала Сережу, словно со всей силы вдавила тормоз, и стала ныть в трубку про страхи и неуверенность. Он отреагировал так же, как и на предыдущее сообщение, только с ноткой раздражения. Он называет такие разговоры «говнософией» – рассуждения, которые я осложняю эмоциями и кучей факторов, когда по факту надо лишь сделать выбор из двух решений. «Да – да, нет – нет». Либо рожай, либо не рожай, а с остальным уж как-нибудь разберись сама.

Через неделю мы уже ехали в клинику. Сережа был особенно молчалив, и я трижды спрашивала, всё ли в порядке. «Все в порядке, милая» – отвечал он буднично, как будто просто подкидывал меня на работу. А когда мы ехали обратно, он друг провел рукой по глазам, словно смахнул слезу, и тихо произнес: «Знаешь, всегда думал, если будет дочка, назову ее Ниной. Такое имя, Нина, не слишком пафосное, но и красивое. В Европе тоже бы хорошо звучало, если бы она поехала учиться в Европу.»

Я начала приходить в себя через неделю. В это время Сережа вел себя достаточно тепло, проявлял участие, хотя о произошедшем мы не разговаривали. Первой светлой эмоцией после аборта стала случайная крохотная радость, когда я увидела, что в магазин завезли мой любимый йогурт. «Смотри» – улыбнулась я, протягивая бутылочку Сереже, Он пренебрежительно посмотрел на меня и буркнул: «Серьезно, после всего этого ты радуешься йогурту?»