Девушка индиго

У меня вдруг зазвенело в ушах, в горле встал ком, но я заставила себя совладать с эмоциями и опередила мистера Пинкни с ответом на вопрос судьи:

– Да, ваша честь. – С глазами у меня тоже что-то происходило, и я быстро-быстро заморгала. – Он выполнил мое поручение и возвращался на лодке с нашей плантации Гарден-Хилл по Комби-Ривер. В проливе Святой Елены лодка перевернулась. Мы понесли невосполнимый ущерб. Кроме того, беглый раб, к сожалению… – горячая слеза все-таки скатилась по моей щеке, и я выругала себя за то, что не способна собраться с духом, – утонул. – Последнее слово я вымолвила почти шепотом, решила больше не упоминать о Бене и продолжила: – Квош тоже оказался в воде – тогда он, наверное, и потерял подорожную, которую я ему дала. С Божьей помощью Квошу удалось добраться вплавь до берега. И я благодарю ополченцев, которые выловили его из воды, чтобы он смог к нам вернуться.

Ненадолго воцарилось всеобщее молчание.

– Что ж, суд постановляет отпустить раба Квоша, мулата, на поруки мисс Лукас из Уаппу с упреждением о том, что при обнаружении каких-либо доказательств его вины, он будет немедленно арестован вновь.

Я наконец-то вздохнула с облегчением.

– Благодарю вас! – обратилась я к судьям. – И вам огромное спасибо, мистер Пинкни, – тихо сказала я доброму верному другу, стоявшему рядом со мной.

– На самом деле это исключительно ваша заслуга, Элиза, – отозвался Чарльз; кроме меня, его никто не слышал из-за поднявшегося вокруг гула голосов. – Хрупкая девушка с огромными выразительными глазами так смело выступила в суде, рассказала столь удивительную историю – кто мог отказать вам в ваших поисках правды? Думаю, вы недооцениваете свою власть над людьми. – Он отвернулся и подошел к бейлифу, который ждал со спешно подписанными бумагами на освобождение.

Я отыскала глазами Квоша – тот церемонно кивнул мне, и я кивнула в ответ.

Когда нам его наконец-то отдали, Чарльз настоял, чтобы мы сначала поехали в особняк Пинкни – Квошу надо было поесть и отдохнуть, – а потом уже отправились в Уаппу. Воистину, Чарльз был самым чудесным и заботливым человеком на земле.

Мы тряслись в открытом экипаже по ухабистым мостовым, и мне приходилось придерживать чепец рукой, чтобы его не сорвал ледяной ветер, метавшийся и ревевший между домами. Стальное небо низко висело над городом.

– Что вы будете делать дальше? – спросил Чарльз.

Скорбь заслоняла все остальные чувства, но где-то за ней пряталось загнанное в угол чувство вины, не давая о себе забыть. И я не забывала.

– Дальше?.. – повторила я, глядя на проплывавшую мимо бесконечную вереницу чарльз-таунских зданий. – Признаю поражение. Южная Каролина разгромила меня в пух и прах. Обвела вокруг пальца, поманив плодородными землями и сладкими посулами. В итоге я утонула в ее болотах. – Говоря это, я все больше воодушевлялась собственными поэтическими сравнениями и драматическим пафосом. – Она задушила меня вервием из испанских мхов и лиан. – Взглянув в лицо Чарльзу, я прочла в его глазах жалость, и это было невыносимо. – Я напишу отцу, поведаю обо всем без утайки. Он отдаст под заклад нашу последнюю плантацию, если еще не отдал. Возможно, одну у нас конфискуют за долги – мы отдадим Уаккамо, и мистеру Маниго не составит труда продать ее – я слышала, Джон Лоуренс беседовал с ним на Балу в честь дня рождения короля, расспрашивая о заложенных землях, которые можно приобрести подешевке. Зато мне больше не придется переживать из-за этого жуткого Старрата, – тихо добавила я. – А потом, наверное, мы будем ждать, когда мой отец или брат Джордж заберут нас отсюда.

Мистер Пинкни и Квош оба смотрели на меня во все глаза.

– Что? – спросила я, озадаченная одинаковым выражением их лиц, на которых были написаны испуг, недоверие и тревога.

Впрочем, я и сама не узнавала себя, смиренно опустившую руки.

39

Небо уже не грозило задавить нас тяжелыми тучами – оно было синее и холодное. Солнечные зайчики исполняли бесхитростный танец на воде цвета индиго. Когда мы одолели уже успокоившуюся Эшли-Ривер и входили из устья в залив Уаппу, направляясь к дому, я была другим человеком.

Я покидала плантацию с надеждой в сердце, а возвращалась с пустотой в груди, будто сердце оттуда вынули. Пустота заполнилась грузом моих ошибок и неудач. Мне казалось, что, если я случайно упаду за борт, этот груз утянет меня на дно быстрее, чем отяжелевшее от воды пышное платье.

Я написала отцу о лодке с плантации Гарден-Хилл, о потере урожая риса и о гибели «того самого негра». Я не могла назвать его Беном, отец и так догадается, когда прочтет. Это было не письмо, а сухой отчет о событиях, лишенный цветистых фраз и сантиментов.

Отныне всегда так будет – без сантиментов, – потому что какую-то часть моей души словно заперли на замок, скрутили и опечатали, и трогать печать нельзя было ни в коем случае, иначе я бы не справилась с последствиями.

Когда чернила в письме отцу высохли, я снова взяла перо и старательно зачеркнула слова «того самого», оставив просто «негра».