Девушка индиго

– Да. Но большой Лукас хочет говорить с тобой.

Я нахмурилась. Отец никогда за мной не посылал – после прогулки по плантации я сама приходила в его рабочий кабинет каждое утро, чтобы помочь с корреспонденцией. Он надиктовывал ответы на деловые послания, меряя шагами кабинет – должно быть, это помогало ему подобрать правильные слова, когда суть вопроса требовала деликатной трактовки, – а я записывала. После этого мы отправлялись на обход наших небольших владений, и я обращала его внимание на все, что сумела заметить во время своей «инспекции» на заре. Порой мне выпадала оказия наведаться вместе с папенькой и кучером нашим, Квошем, на другие два земельных участка – потолковать с приказчиками.

Эсмэ расплела мои вьющиеся волосы, расправила, встряхнула и прошлась по ним изящным костяным гребнем, а потом снова заплела в косу и уложила ее на затылке, закрепив шпильками. Она умела управляться так, чтобы не тратить на мой туалет времени больше, чем я сама считала нужным, – к досаде матушки, которая была убеждена, что я слишком мало внимания уделяю своему внешнему виду. Эсмэ – сокращенно Эсси, – приставленная ко мне с моих детских лет на Антигуа, знала, что я, в отличие от матушки, равнодушна к нарядам и не готова вертеться подолгу перед зеркалом. Впрочем, моя совсем еще девичья фигурка и не требовала слишком много ухищрений для сокрытия или же подчеркивания форм.

Эсси и две другие негритянки, Мэри-Энн и Нэнни, отвечавшие за порядок в господском доме еще до того, как мы поселились в нем, переехав на материк, – обеспечивали спокойное и уютное течение жизни в поместье. Это представлялось тем более важным, что маменька была не в состоянии полноценно выполнять обязанности хозяйки, а меня слишком занимали папенькины повседневные деловые заботы, в которые я увлеченно совала нос. Управление плантацией казалось мне захватывающим делом, к тому же тут нашлось применение моим познаниям в ботанике и садоводстве, приобретенным еще в детстве на Антигуа, – они оказывались весьма кстати всякий раз, когда речь заходила о выращивании зерновых культур.

Я торопливо полила рассаду на подоконнике – росточки вечнозеленых дубов, подарок от нашего ближайшего соседа, ботаника-любителя мистера Дево, – а затем поспешила на первый этаж.

– Элиза! – грянул голос моего отца, когда я подходила к открытой двери его кабинета.

Отец расхаживал перед простым походным столом – всегда его предпочитал полированному бюро красного дерева, которое мы приобрели, высадившись в Чарльз-Тауне[1]. Он был полностью одет для прогулки. Каштановые волосы, седеющие на висках, были навощены, но растрепались; над бровями пролегла незнакомая мне тревожная складка.

– Папенька… – начала я и быстро поправилась: – Полковник… сэр.

Недавно я немало его позабавила, объявив, что уже слишком взрослая, чтобы обращаться к нему так же, как моя младшая сестрица Полли. Однако почин мой, судя по всему, он одобрил. Его манера общаться со мной действительно немного изменилась, сделалась более похожей на компанейскую, даже дружескую, чем на ту, что свойственна главам семейств по отношению к своим отпрыскам. И я дорожила этим новым проявлением уважения с его стороны, не позволяя себе переходить границы. Отец был честным человеком и старался держать обещания, а потому мы, дети, рано уяснили, что ни при каких обстоятельствах не стоит испытывать его терпение.

– Вы уже позавтракали? – спросила я.

Он рассеянно кивнул:

– Да-да… Вчера по пути в город я встретил нарочного, скакавшего к нам. Он вручил мне повестку.

Я сглотнула:

– Повестку?

– Я должен вернуться на Антигуа.

– Неужто пора?

– Боюсь, что так. К концу месяца мне надо быть там. Я надеялся провести здесь побольше времени, пока вы не обустроитесь на новом месте и пока не станет ясно, что твоя матушка идет на поправку. Однако теперь я опасаюсь, как бы ей не стало хуже.

Я закусила губу. В действительности морские ветра грозили усугубить маменькины мигрени и уныние. В этом отношении мы с ней были полными противоположностями. Я всегда недоумевала, отчего это мой деятельный, бурлящий жизнью отец счел разумным заключить брак с такой особой. Впрочем, нельзя не признать, что она была красавицей, но папенька ведь ценил в людях иные качества – он сам не раз мне в том признавался, и не без пылкости, особенно перед тем, как они с маменькой отправили меня учиться в Англию. Тогда я провела некоторое время в разлуке с ними, и единственными моими близкими людьми были наши друзья Бодикотты in loco parentis[2]. Мои младшие братья Джордж и Томми жили с ними с тех пор, как настала пора отдать их в школу.

– И что же будет с местными плантациями, когда мы вернемся на Антигуа? – спросила я. – Вы доверите вести дела приказчикам?

Папенька развернулся, чтобы взглянуть на меня. Одной рукой он потирал подбородок, другой рассеянно поигрывал завязками на воротничке и несколько мгновений смотрел на меня так пристально, будто я была тайной обладательницей ответа на некую загадку мироздания. Затем он протяжно вздохнул и развел руками: