Девушка из Дании

Закрыв глаза, Лили мечтала о том, как когда-нибудь пройдет по площади Конгенс-Нюторв в тени статуи Кристиана V и единственным человеком на свете, кто, замерев, устремит на нее взгляд, будет прекрасный незнакомец, который не сумеет сдержать охвативших его чувств, коснется руки Лили и признается ей в любви.

Когда она открыла глаза, то увидела, что Грета и Больк глядят на двери зимнего сада и стоящего там высокого мужчину. Мужчина, пока лишь темный силуэт с переброшенным через руку плащом, направился к ним. Лили следила за Гретой, Грета не отрывала глаз от мужчины. Потом она заложила пряди волос за уши. Кончиком пальца потерла шрам на подбородке. Сцепила пальцы, звякнув браслетами, и тихонько ахнула:

– Смотрите… это же Ханс!

Часть четвертая. Копенгаген, 1931 год

Глава двадцать четвертая

Они вернулись во Вдовий дом, однако с годами здание успело прийти в упадок. Живя в Париже, Грета наняла человека по фамилии Поулсен присматривать за домом. Раз в месяц она почтой высылала ему чек и письмо с распоряжениями. «Пора прочистить водосточные трубы», – писала она. Или: «Пожалуйста, замените петли на ставнях». Но Поулсен распоряжений не выполнял и почти ничего не делал, разве что подметал полы и жег мусор. Когда Грета и Ханс на автомобиле въехали в город – в то утро пороги Копенгагена заметало снегом, – Поулсен исчез.

Фасад выцвел и стал бледно-розовым. Оконные рамы на верхних этажах были заляпаны чаячьим пометом. В квартире, где жила суетливая восьмидесятилетняя старушка – однажды ночью она умерла, задушенная перекрутившейся простыней, – было разбито окно. Стены лестничного колодца покрывал тонкий слой сажи.

На подготовку квартиры для Лили у Греты ушло несколько недель. Ханс тоже помог: нанял маляров и полотера – навощить паркет.

– А она не хотела бы пожить отдельно? – как-то раз поинтересовался он.

– Как? Без меня? – опешила Грета.

Она понемногу вводила Лили в поток копенгагенской жизни. Слякотными вечерами Грета брала ее за руку и вместе с ней гуляла вдоль живых изгородей парка Конгенс-Хаве, безлистых на исходе зимы. Лили шаркала ногами и прятала рот в складках шерстяного шарфа; после операций она мучилась постоянными болями, которые усиливались, едва кончалось действие морфия. Пощупав пульс на запястье Лили, Грета говорила:

– Не спеши. Просто дай знать, когда будешь готова.

Настанет день, думала она, и Лили захочет выйти в мир без нее. Это желание читалось в лице Лили, в том, как она разглядывала молодых женщин, которые каждое утро деловито шагали по Конгенс-Нюторв, держа в руках пакеты со свежевыпеченными масляными булочками, – женщин в том возрасте, когда в глазах еще светится надежда. Грета слышала это желание и в голосе Лили, когда та вслух читала газетные объявления о свадьбах. Как страшилась Грета этого дня! Иногда она задавалась вопросом, стала бы она затевать все это, если бы с самого начала знала, что в итоге Лили покинет Вдовий дом с небольшим чемоданчиком в руке. В первые месяцы после переезда в Копенгаген бывали дни, когда Грета верила: у них с Лили получится свить гнездышко на верхнем этаже Вдовьего дома, оставлять которое каждая из них будет не больше чем на полдня. Порой, сидя рядом с Лили у чугунной печки, Грета думала, что годы бурных перемен и потрясений остались позади и остаток дней они могут провести, мирно занимаясь живописью и живя каждая по отдельности, но вместе. И разве не вела она непрекращающуюся борьбу с собой? Вечное стремление к одиночеству сталкивалось в ней с желанием постоянно любить и быть любимой.

– Как думаешь, я когда-нибудь полюблю? – начала интересоваться Лили, когда с наступлением весны серая хмарь над гаванью рассеялась, уступив место синеве. – Возможно ли, что со мной случится что-то подобное?

Весна 1931 года принесла с собой сокращение рынков, обвал валют и огромную черную тучу краха – как в экономике, так и во всех остальных сферах. Газеты писали, что американцы бегут из Европы; Грета видела, как одна такая американка брала билеты на самолет и пароход в кассе «Ллойд-Аэро»: это была женщина в пальто с бобровым воротником, державшая на бедре ребенка. Картина, даже вполне достойная, могла висеть в галерее и не находить покупателей. Лили пришла не в самый лучший мир; он был уже не тем, что раньше.

Каждое утро Грета будила Лили, поскольку та не всегда просыпалась сама. Снимала с вешалки юбку, блузку с деревянными пуговицами, вязаную кофту, манжеты которой украшал узор из снежинок, и помогала Лили одеться, после чего подавала ей кофе и бутерброды из черного хлеба и копченого лосося, посыпанного свежим укропом. Только к середине утра Лили окончательно приходила в себя: темные глаза, затуманенные морфием, прояснялись, во рту ощущалась сухость.

– Наверное, это все от усталости, – виновато говорила она, а Грета кивала и утешала ее:

– Ничего страшного.