Девушка из Дубровника

Глеб посмотрел на меня немного обалдело, и я засмеялась.

— Чашка. Жутко развратная. И жутко мне нравится.

— Хочешь, я ее для тебя украду? — предложил он.

— Глеб! — возмутилась я.

— Боже, какой пустяк сделать хоть раз что-нибудь не так… Помнишь эту песню? Ладно, ладно, не буду, успокойся.

Он легко коснулся моих пальцев, и мне стало жарко.

«Кит, я тобой горжусь!»

«Я за тебя боюсь».

Его руки, выталкивающие меня из воды.

«Ника, маленькая моя».

Англичане, отмечающие годовщину свадьбы.

Чертова чашка…

— Глеб, пойдем домой?

— Устала?

Я положила руку ему на колено и сказала:

— Я тебя хочу.

И это оказалось так просто.

— Неужели я наконец дождался, что ты сказала это сама, без грубого насилия? — он смотрел на меня, и краешки губ подрагивали в едва заметной улыбке.

Глеб подозвал официанта, расплатился, и мы вышли на набережную.

— Подожди секунду, — сказал он и пошел обратно.

Я повернулась к гавани и вздрогнула. От причала медленно отходила большая яхта под греческим флагом. На корме отливали золотом большие буквы: «NIKE». Все происходящее снова показалось мне нереальным, настоящей фантасмагорией, наполненной тайным смыслом. Я достала телефон и увидела на экране цифры: 19.19.

— Держи, — Глеб протянул мне маленький пакетик. — Твоя развратная чашка. Если уж она вдохновила тебя на такой подвиг, я не мог ее не добыть. Не бойся, просто сказал официанту, что она понравилась моей девушке, и спросил, сколько будет стоить зачислить ее в погибшие. То есть разбитые. Чашку, разумеется, не девушку.

— Спасибо! — я привстала на цыпочки и поцеловала его. — Пойдем быстрее, а?

Мы поднимались по лестнице, я чувствовала спиной его взгляд и словно видела — изнутри? — радужные разводы, бегущие за ним. Как будто с силой проводишь по сенсорному экрану. Ну почему нельзя взять и перенестись в другое место мгновенно? За эти дни мне уже приходилось испытывать такое сильное желание, что, казалось, просто невозможно терпеть. И еще казалось, что сильнее хотеть мужчину тоже невозможно. И каждый раз оказывалось, что я ошибалась. Что это было такое… «первый раз в первый класс»?

Я вспомнила, как выходила из самолета, и нервно хихикнула. Глеб, который шел всего на пару ступенек ниже, провел рукой по моей спине, я вздрогнула и сцепила зубы. Через сад и к себе на второй этаж мы уже почти бежали — как после тупика и «хорватских девушек». Но только сейчас все было по-другому. Совсем по-другому. Как будто все это было давным-давно, и мы тоже стали другими.

Задыхаясь, я поставила в угол сумку — швырнула бы, но вспомнила о чашке. Повернула в замке ключ. Глеб в это время стряхивал с ног кроссовки, даже не развязав шнурки. Я рассмеялась — без причины, от переполнявшей меня радости и нетерпения — и обняла его, прижав к стене, прямо там, в коридорчике у двери.

— Ника, — шептал он, целуя мои волосы, лоб, виски, — милая…

Я резко, рывком, потянула наверх его майку, и он нагнулся, помогая мне. Отшвырнув ее куда-то, я провела ладонями по его животу, словно пересчитывала кубики пресса, и сунула нос подмышку, привычно шалея от запаха тела, смешанного с терпким ароматом возбуждения. Подняв голову, дотянулась до его губ. Поцелуй был долгим и сладким, как нагретый солнцем виноград.

Я вспомнила, как забиралась по канату, как сидела, свесив ноги, на стволе сосны и чувствовала почти такую же лихорадочную дрожь — восторг и ужас одновременно. Как будто кровь закипела, и от миллионов крошечных пузырьков по всему телу разлились жар и холод. Я подумала, что мое желание властвовать над высотой и желание близости с Глебом — одной природы, из темных колдовских глубин, где живут неведомые чудища.

На этот раз Глеб не смотрел на меня. Прислонившись к стене, он стоял с закрытыми глазами, улыбался и словно ждал чего-то. «Ты хотела — ну и что ты теперь будешь со мной делать?»

Прижавшись приоткрытыми губами к его шее, я нащупала языком артерию и тонко провела по ней вверх-вниз, чувствуя ритмичные толчки пульса. Промелькнуло быстро и смутно, что так я целовала его в ту ночь, о которой почти ничего не помнила. От шеи губы опустились к ямочке под горлом. Для меня это было какое-то магическое место — я всегда замирала, когда Глеб касался его губами или языком, и сама тоже никак не могла обойти.

Расстегнув пуговицу на его шортах, я потянула вниз язычок молнии и стащила их вниз — вместе с белыми трикотажными трусами. У Глеба их было несколько, они были немного смешными, даже нелепыми, выбивались из образа брутального мачо и поэтому страшно мне нравились. Семен Семеныч доверчиво ткнулся в руку, и я легонько погладила его, как собаку, сделавшую охотничью стойку.

Это сравнение — суровый пес, замерший с поджатой передней лапой — показалось мне таким забавным, что я фыркнула, уткнувшись Глебу в грудь. Он открыл глаза, посмотрел на меня удивленно и тут же закрыл снова. Самым кончиком языка я коснулась сначала одного соска, потом второго, скользнула ниже, еще ниже, прокладывая узенькую дорожку из быстрых летучих поцелуев. Опустилась на колени и сжала его бедра ладонями, поглаживая ягодицы кончиками пальцев.