Девушка из кошмаров

Анна стоит перед печью, ее пальцы слегка скользят по грубому, черному металлу. Я снова повторяю ее имя, но она не оборачивается. Вместо этого она обхватывает ручку и широко открывает дверцу.

Что-то изменяется в воздухе. Появляется ток, пульсация, и размеры перекашиваются перед глазами. Отверстие печи раскрывается шире, и Анна пробирается внутрь. Сажа пачкает ее белое платье, распространяясь по ткани и по бледной коже, как синяки. Что-то в ней не так; что-то с тем, как она передвигается. Будто она марионетка. Когда она протискивается в отверстие, ее рука и нога выгибаются назад, как у паука, застрявшего в соломе.

Мои губы пересохли. Позади меня горящий человек снова тащится на своих ногах. Ожог на плече заставляет меня отойти; я едва замечаю хромание, вызванное ожогами на моей голени. Анна, уходи оттуда. Посмотри на меня.

Это как смотреть за развитием сна, кошмара, где я беспомощен и ничего не могу сделать, где мои ноги налиты свинцом, и я не могу даже крикнуть предупреждения, какие бы усилия ни прилагал. Когда десятилетиями бездействующая печь возвращается к жизни, выпуская пламя, извергающееся в ее чреве, я кричу громко и без слов. Но это не имеет значения. Анна сгорает за железной дверью. Одна из ее бледных рук, пузыристая и почерневшая, прижимается к ребрам, будто она передумала слишком поздно.

Жара и дым поднимаются от моего плеча, так как горящий человек хватает мою рубашку и разворачивает меня. Его глаза выделяются из-за черного беспорядка его лица, и его зубы скрежещут, открываясь и закрываясь. Мой взгляд возвращается к печи. Я ничего не чувствую в руках и ногах. Я даже не могу сказать, бьется ли мое сердце. Несмотря на ожоги, появляющиеся у меня на плечах, я застыл на месте.

— Прикончи меня, — шипит горящий человек. Я не думаю. Я просто втыкаю атаме в его внутренности, немедленно отпуская, но я все-таки обжигаю ладонь. Я отхожу, так как он резко падает на пол, и бегу к старому ленточному конвейеру, повисая на нем, чтобы не упасть на колени. На долгие секунды комната наполняется смешанными криками, так как Анна горит, и призрак под моими ногами усыхает. Он сворачивается, пока от него не остается того, что едва похоже на человека, обугленного и скрученного.

Когда он перестает шевелиться, воздух резко становится холодным. Я глубоко вздыхаю и открываю глаза; не помню, чтобы закрывал их. В комнате тихо. Когда я смотрю на печь, она пустует в состоянии покоя, и, если я к ней прикоснусь, она окажется холодной, как будто Анны там и близко не было.

Глава 6

Меня напичкали чем-то от боли. Чуть позже заберут домой, пока я буду находиться под воздействием непонятно от чего — инъекций или таблеток. Было бы неплохо, облегчи они мои страдания, и проспать в таком состоянии всю неделю. Но, кажется, если притупится хотя бы волнение, будет тоже неплохо.

Мама разговаривает с доктором, пока медсестра заканчивает наносить мазь на мои очищенные и безумно мучительные ожоги. Я не хотел приезжать в больницу. Я уверял мать, что немного календулы и настойки цветков лаванды будут намного полезней, но она настояла на своем. Сейчас, честно говоря, я рад, что мне сделали укол. Было весело наблюдать, как она старается объяснить ему, что со мной произошло. Это был несчастный случай на кухне? А может, причиной стал костер? Она остановила свой выбор именно на нем, обзывая меня оболтусом, и, не умолкая, продолжает объяснять, что я влез в тлеющие угольки и от боли катался по полу в панике. Они купятся на это. Так всегда происходит.

На моей голени и плечах ожоги второй степени. Один на руке, когда я наносил последний удар атаме, довольно незначительный, первой степени, не более чем плохой загар. Тем не менее, отстойно, когда на вашей ладони заметен такой ужасный загар. Поэтому в течение следующих нескольких дней я буду, скорее всего, таскать с собой в руке закрытую холодную, как лед, банку содовой.

Мама возвращается с врачом, который приступает к обматыванию меня большой марлей [18]. Она колеблется, чтобы не заплакать, сосредоточенно наблюдая за процессом. Я протягиваю ей руку и сжимаю. Она никогда не привыкнет к такому. Ее снедает это чувство, даже больше, чем когда отец еще был жив и оказывался в подобных ситуациях. Но из всех ее лекций и тирад о том, чтобы принять какие-то меры или быть попросту осторожным, она никогда не просила меня покончить со своей работой. Хотя, после того, что случилось с Чародеем в прошлом году, она могла потребовать этого. Но она понимает меня как никто другой. Конечно, несправедливо, когда она поступает именно так, но это лучшее, что она может сделать.

* * *

Томас с Кармел показываются на следующий день, сразу после школы, выбравшись из своих машин и направляясь по подъездной дорожке. Они врываются без стука и застают меня под кайфом за полуудобным сидением на диване, смотрящим телевизор и жующим жареный попкорн, сжимающим тем временем лед в правой руке.

— Видишь? Я же говорил, что он жив, — заявляет Томас. Кармел выглядит сконфуженно.

— Ты отключил свой телефон, — говорит она.