Девушка из министерства

— Вот работаю на поле, сено, к примеру, сгребаю — и вроде все ничего; а то вдруг, скажи, ослабну, обмякну и пальчиком не пошевелю. Прямо где стояла, там и лягу. Докторша у нас определила, что это от сердечной болезни. Я и кинулась к председателю нашему. Где это видано, чтоб молодой, здоровый человек от сердечной болезни умирал? Немножко, конечно, покричала, а тогда он поехал в центр и привез мне путевку. Теперь небось поправлюсь, отработаю колхозу…

Иногда она удивляла и забавляла Ксению своими рассуждениями:

— Я как посмотрю — в городе женщинам куда труднее. Вот ты, Ксения Михайловна, такая из себя красивенькая, самостоятельная, а никто тебя замуж не берет. А у нас хоть самую завалящую — обязательно просватают. Была б ты наша, деревенская, любой мужик тебя взял бы. Да еще с каким удовольствием!

Ксения смеялась:

— Поехать, что ли, в твою деревню!

Но бесхитростные слова Паши чем-то задевали.

Ее брак, по первой, полудетской любви, был очень короткий. Мальчик, с которым она училась в школе, пришел в один из трудных военных дней и сказал: «Меня направляют в военное училище. Через несколько месяцев пойду на фронт. Ты любишь меня?»

Они стали мужем и женой за день до его отъезда. Потом он приезжал раза два, то после ранения, то в короткий отпуск. В каждый приезд он был другой — возмужавший, переменившийся, — и к нему приходилось привыкать заново. Война шла к концу. На подступах к Берлину он погиб.

С тех пор Ксения одна.

Подруги ей говорили: «Молодая, красивая, инженер… Чего тебе еще надо? Стоит только захотеть…»

Но у подруг были семьи, росли дети, а Ксения возвращалась в тихую комнату. Чашка, которую она утром оставила на столе, так и стояла, белый шерстяной платок валялся там, где она его бросила. И было грустно.

Работу свою она любила.

Над всей улицей, где стояла фабрика, реял запах ванили и жженого сахара.

Этот запах встречал Ксению каждое утро и заставлял прибавлять шаг.

«Кондитерская фабрика — женский монастырь», — пели молодые работницы.

На фабрике каждый год устанавливали новое оборудование, на следующий год — новейшее, и так без конца. Усовершенствовались машины. Нельзя было не восхищаться автоматом, заворачивающим в две бумажки восемьсот конфет в минуту.

Ксения восхищалась и изобретала возможность заставить машину заворачивать тысячу конфет.

А дома были книги, рукоделие, бессонница. С какого-то времени, точно наболевший синяк, ныло сердце. Врач сказал: «Вам бы поехать подлечиться, да похудеть не мешает».

В месткоме достали ей путевку. Работницы, карамельного цеха, с которыми Ксения особенно дружила, напутствовали ее: «Вот, может, на курорте и встретите свою судьбу», «А что, и вправду. Сколько хочешь таких примеров бывало!»

Ксения смеялась, отмахиваясь, и думала: «А вдруг?»

…В санатории она связывала свои золотистые волосы пышным узлом, подкрашивала губы, освежала свои темные платья то белой прозрачной вставкой, то ярким платочком, то брошкой из уральских самоцветов. Мужчины поворачивали за ней головы, женщины оглядывали с любопытством.

А Ксения верила: «Если он здесь, я его сразу узнаю».

В санатории люди живут одной большой семьей. Легко знакомятся, свободно заговаривают друг с другом. Ксения любила медленно проходить по длинному холлу, ведущему к столовой. Разбившись на группы, отдыхающие беседовали, спорили, смеялись. Горбоносые смуглые бакинцы-нефтяники, украинские сталевары с опаленными бровями, шахтеры, летчики — кого тут только не было!

Пользуясь свободой санаторной жизни, Ксения подходила к какой-нибудь группе и вставляла в разговор свое слово:

— А вот на нашей фабрике поточная линия введена с пятьдесят третьего…

И обязательно находился человек, которому это было интересно. Здесь собрались на отдых хорошо и много работающие люди.

Женщины знакомились еще легче. В ожидании ванны, лечебного душа, приема у врача они рассказывали о себе.

— И ведь не ем ничего, а толстею, — жаловалась пожилая учительница. — Ну, утром два кусочка хлеба, кофейку выпьешь. На завтрак в буфете бутерброд возьмешь. Обедаю тоже как все люди. Хлеба, говорят, нельзя. А как же без хлеба?

— Ну, я не могу себя ограничивать, — возмущалась другая, — работаешь, работаешь, да и в отпуск себя не побаловать. Как увижу в столовой у всех пирожное, а у меня на тарелке яблоко, так меня прямо за сердце берет. Тут же посылаю мужа в город за пирожными. И уж не одно съем.

И Ксения вставляла свое слово:

— А меня орехи губят. Беда на кондитерской фабрике работать! Конфет я уж не ем, а от орехов удержаться не могу…

Физкультурой женская группа занималась после мужчин. И каждый день, выходя из спортивного зала, перед Ксенией останавливался высокий человек и, оттопыривая пиджак, сообщал:

— Вот видели? За десять дней — восемь кило. Хотите, открою секрет?

— Не верьте ему, — шептала сидевшая рядом с Ксенией женщина, — врет он все.

Через день незнакомец снова хвастался:

— Уже десять кило потеряно.

— Таким путем вы скоро совсем исчезнете, — отвечала Ксения.

Он немного подумал.

— Это вы бросьте. В нашей стране человек исчезнуть не может.

Ксения рассмеялась. Он внимательно посмотрел на нее и сказал: