Девушка из универмага

— Я любила ее. Через год я уже не приезжала домой даже на праздники. Ко мне часто приходили в гости по­други: девушки были ласковы со мной. Но мне некуда было девать большую часть своего времени: теперь я злюсь на себя за это. Я ничему не училась, кроме того, чему хотела учиться. А это всегда бывает то, что менее всего полезно.

— Я тоже делал так, когда учился, — сказал Питер.

— Для вас это не имеет значения. У вас есть джилидовский бальзам.

— Он принадлежит моему отцу.

— Я думаю, что то, что его, то и ваше.

— Он так говорит. Все-таки у нас есть свои неприят­ности. Моя заключается в том, что я не живу, согласно со своими принципами и даже не знаю точно, каковы они, так как все у меня еще находится в брожении. Но я бы хотел узнать подробнее о ваших неприятностях.

— Я не допускаю для себя слово «неприятность». Это создает стену. А я только что вырвалась из-за этой стены. Я смогла бы это сделать раньше и лучше, если бы училась более трудным вещам. Когда мне пришлось предпринять что-нибудь для себя, оказалось, что я не умею ничего, что счи­тается пригодным в деловом мире. Я упражняла только свой голос.

— Так. Мне кажется, что у вас должен быть голос.

— Я тоже так думала, но это была еще одна моя ошибка.

— Готов держать пари, что это не ошибка.

— Вы потеряли бы свои деньги, м-р Рольс, а я затратила большую часть своих, прежде, чем открыла это. Понимаете, моя мать оставила мне немного денег, но я могла их полу­чить лишь по достижении двадцати одного года, но тут про­изошли разные события. Мой отец держал меня в школе до последних полутора лет, не зная, что делать со мною. За­тем умер мой маленький брат. Я должна была бы больше интересоваться им, но я почти не знала его. Его появление на свет убило мою мать; и он любил эту женщину. Я не могу понять, как это он мог. Когда он умер, люди стали сплетни­чать насчет ее и, может быть, насчет отца. Мне кажется, что, говоря, что ей надо уехать, она внушала ему мысль о женитьбе на ней, но он решился только на то, чтобы вы­звать меня. Я прожила с ними шесть месяцев. Это было ужасно для всех троих. Я должна признаться, что заслужи­ваю порицания. У меня произошла сцена с отцом, и я ска­зала ему, что собираюсь отправиться в Лондон, брать уроки музыки, чтобы потом самой содержать себя: я не могу больше жить дома. Это ускорило события. Раньше, чем кто-нибудь узнал, не исключая госпожи экономки, о том, что случилось, отец попросил ее стать его женой — или она пред­ложила ему это. Я обожала свою мать. Вот вам и вся исто­рия.

— Я считаю это только предисловием. А что было в Лондоне?

— Отец выдал мне мои деньги раньше времени для опла­ты уроков. Он не одобрял их в принципе, но у него дома не было со мною мира, а ему больше всего нужен был мир. Я должна была дать обещание, что не поступлю в оперетку. Это и теперь заставляет меня смеяться! Но я думала тогда, что мне надо только спросить, чтобы получить. Я брала уроки у знаменитого тенора. Он должен был понимать, что мой голос ничего не стоит, но он поддерживал во мне надежду. Мне кажется, они все таковы: этого требует дело. Когда две трети моих денег были израсходованы, я не реши­лась продолжать дальше, и просила его найти мне работу. Он часто говорил, что он это сделает, когда придет время. Очевидно, оно еще не пришло. Он извинился, говоря, что мне надо еще продолжать брать у него уроки. Его репутация по­страдает, если он преждевременно будет выпускать своих учеников. Тогда я решила найти себе заработок сама. Один из оперных антрепренеров, к которому я обратилась, ис­пробовав мой голос, сказал, что он недостаточно силен и годится только для гостиной. Тогда в первый раз я почув­ствовала себя разбитой.

— Бедное дитя! — прошептал Питер, но чуткое ухо де­вушки уловило эти слова, несмотря на вой ветра, все время прерывавшего их разговор.

— Чайльд[2] моя фамилия, и невежливо называть меня так, — прервала она его соболезнования, снова принимая «легкомысленный» тон. — По фамилиям называют воинству­ющих суфражисток[3] и прислуг, отправляемых в тюрьму за кражу бриллиантов у своих добрых хозяек. Я не воин­ствующая суфражистка и пока еще не прислуга, хотя, может быть, и стану ею со временем, если Нью-Йорк окажется столь же неблагосклонным ко мне, как и Лондон.

— Я надеюсь, что он будет благосклонным к вам в на­стоящем смысле этого слова!

— Моя подруга, давшая мне два рекомендательных письма, говорила, что так именно будет: американцы-де любят английских девушек, если у них хватает мужества, чтобы переплыть океан. Она говорит, что в этой стране для нас гораздо больше шансов, как и гораздо больше места, чем на нашей родине.

— Это верно, но…

— Пожалуйста, не обескураживайте меня!..

— Ни за что на свете! Только…