Девушка из золотого рога

Слова были такими же загадочными и непонятными, как и все в этом городе. Где-то должно быть скрывается истинное лицо этого мира. Где — то должны прыгать по веткам гринцигские обезьяны, укрощенные и ласковые, чтобы их можно было привезти домой. Она осмотрелась. Никаких обезьян не было. Глубокая грусть переполняла Азиадэ. Ее преследовал запах вина и жирного мяса, охваченная слабостью, она склонила голову на сиденье.

Такой ее и нашел через полчаса обеспокоенный Хаса. Она протянула ему руки и сонно прошептала:

— Хаса, я заблудилась и испугалась обезьян. Защити меня, Хаса.

Глава 15

— Ешь икру, Джон.

Яркий свет. Блюда, разложенные на буфете в центре зала, переливаются всеми цветами радуги. Серые зернышки икры мягкие и нежные, полные девственной готовности отдаться покорителю. Красные омары, словно задумчивые мудрецы. Высятся крепости из паштетов. Устрицы плавающие во льду, и источающие ароматы океана.

Джон Ролланд послушно берет икру и выжимает на нее лимон. Он ест, чувствуя, как усиливается гул в ушах.

— Скорость ветра — девять, — сообщает Хептоманидес, с наслаждением уплетая паштет. — А все-таки странно, что большие корабли качает так же, как и маленькие.

Ничего не ответив, Джон Ролланд поднимается, отодвигает тарелку и направляется к выходу.

— Собака, — говорит он на незнакомом, но хорошо понятном греку языке. Хептоманидес улыбается и тянется к икре.

Ролланд стоит на прогулочной палубе. Вокруг только серый океан и бушующий горизонт. Подстегиваемые ветром волны разбиваются о борт и похожи на облака, падающие с неба в воду.

Джон Ролланд ложится в шезлонг.

— Кофе, виски, коньяк? — спрашивает стюард, укрывая ему ноги пледом.

— Собака, — повторяет Ролланд и стюард понимающе кивает в ответ, ведь скорость ветра — девять.

Во рту Джон Ролланд ощущает кисловатый привкус, и ему кажется, что он падает в бездну. Сделав над собой усилие, он прикуривает сигарету, чтобы тут же отшвырнуть ее. Еще одно движение и могло бы случиться что-то ужасное, непоправимое. Джон Ролланд с раздражением смотрит на пачку сигарет и думает о том, что во всем виновата эта коричневая упаковка с глупым верблюдом на фоне пустыни. Он мог бы сейчас спокойно сидеть в баре отеля, как и шесть дней назад, ощущая под ногами твердую почву.

Шесть дней назад он вскрыл пачку сигарет, и взгляд его в очередной раз упал на глупо улыбающегося верблюда. Но вдруг верблюжья морда на его на глазах стала увеличиваться, под ногами песок завихрился, послышался грохот барабанов и сухой песок ударил в лицо. Ролланд увидел мягкие, дрожащие копыта этих обитателей пустыни, ощутил их крепкий пыльный мех и с внезапно охватившим его волнением стал поглаживать плотную бумагу пачки.

— Перикл, — сказал он тогда, — выбери какую-нибудь пустыню с верблюдами и мечетями. Я еду в путешествие, а ты будешь меня сопровождать.

Потом он заснул, а на следующий день Сэм Дут уже стоял перед ним с двумя билетами в Касабланку, и его мудрые греческие глаза улыбались.

Джон Ролланд шевелит ногами под пледом и видит, как его агент, покуривая сигару, довольный выходит на палубу.

— И как ты только можешь радоваться жизни? — злобно ворчит Джон. — В то время как ежедневно тысячам людей на земле приходится переносить невиданные страдания. Для тебя мировая скорбь — пустой звук.

Сэм Дут кивнув, присаживается рядом с Ролландом и заказывает себе чашечку мокка.

— «Китайская стена» уже четвертую неделю идет на Бродвее, — говорит он. — У меня есть все причины быть довольным.

— Я ее написал, — еле слышно шепчет Ролланд. — И я умираю от боли, когда думаю о судьбах будущих матерей в Индии.

— Ты постоянно думаешь об этом, когда скорость ветра достигает девяти, — отвечает Сэм Дут, попивая свой кофе. — А я уже в девятый раз переплываю океан.

Ролланд чувствует себя отвратительно. Ему хочется подняться и сказать агенту, что все греки — земноводные, что Одиссей был пиратом, не говоря уже о грабителях-аргонавтах. Сказать, что его, Джона, предки всегда были привязаны к земле, что они покорили три континента, но всегда выступали за свободу мореходства, что это бесчеловечно в ореховой скорлупе весом в 40 000 тонн переплывать через океан, и что он никогда больше не будет называть его Сэмом Дутом, а только Периклом Хептоманидесом.

Вместо этого он садится в кресле, бросает на агента испепеляющий взгляд, и, улыбаясь, говорит:

— Сэм, дорогой мой, я хочу лечь. Мое завещание хранится у портье в отеле «Барбизон-Плаза».

Он, качаясь, идет по палубе, крепко держась за перила, и открывает дверь своей каюты.

Он лежит раздетый, с закрытыми глазами в своей постели, его тело тонет в пропасти и чья-то невидимая рука вытаскивает его опять. Он кладет руки поверх одеяла и думает о тех временах, когда ему было шесть лет, и султан Абдул Гамид качал его на коленях. Абдул Гамид был жестоким человеком. У него были впалые губы, маленькие хитрые глазки, нос крючком, и весь мир боялся его. А Джон сидел на его коленях. Кровавый султан трепал его по щекам, и заставлял мальчика прочитать наизусть персидский стишок, из которого тот знал только одну строчку: