Девушка моего друга (сборник)

Тогда Лера сама обхватывает мою шею и прижимается губами к моим губам. И я не выдерживаю, обнимаю ее, и мы целуемся крепко, еще крепче, чем вчера.

После этого я стараюсь не ездить в Нескучный сад, но через несколько дней Лера снова вытаскивает меня туда, и снова повторяется то же самое.

Эти поцелуи потом целый день жгут мне губы, снятся по ночам. И, хотя они мучительны, мне хочется их снова и снова. Но я понимаю, что они — не для меня.

В следующий раз я набираюсь решимости и твердо говорю Лере:

— Я больше не поеду в Нескучный сад. Я больше не могу так. В конце концов я тоже человек, а не

поцелуйная машина.

Лера как-то странно, даже немного презрительно улыбается. .

— Я думала, у меня есть друг, — говорит она.— Один человек не раз называл себя моим другом. А когда от него потребовалось очень немногое, совсем немногое, он сразу стал говорить: «Я не могу», «Я не хочу», «Я не поеду»... Тебе этого не понять, Семка. Тебе это просто. А я, может, только этим и живу!

И я сдаюсь, и мы едем в Нескучный сад и снова целуемся там — долго, крепко, сладко. А потом бродим по диким дорожкам, лазаем по горкам, сидим на обрыве над Москвой-рекой до тех пор, пока свистки милиционеров не поворачивают нас к воротам парка. Милиционеры начинают свистеть в половине двенадцатого. От всего этого я теряю голову, занимаюсь кое-как, потому что все время думаю о Лере, и последние экзамены сдаю на тройки. А после экзаменов Лера прибегает ко мне радостная, улыбающаяся и говорит:

— Ой, Семка! Мама мне преподнесла сюрприз — путевку на Рижское взморье, в дом отдыха. Как хорошо! Через десять дней еду! Мне становится тоскливо. Я знаю, что буду все лето сидеть в Москве, потому что у нас с мамой нет денег ни на какую путевку. И теперь, когда Лера уезжает, я понимаю, что буду в Москве один, потому что почти все ребята из нашей группы тоже разъезжаются. В эти последние десять дней мы еще несколько раз едем в Нескучный сад, и все происходит так же, как раньше. Но, я чувствую, что мысли Леры уже не здесь, не со мной, а где-то там, на Рижском взморье. - И вот уже чемодан Леры заложен на третью полку, и мы выходим на перрон, гуляем по нему, ожидая последних звонков. Мать Леры мы оставили в вагоне — караулить чемодан. Лера останавливается и гладит лацканы моего пиджака.

— Так что же ты скажешь мне на прощанье, Семка?— спрашивает она.

— Получше отдыхай, набирайся сил, — говорю я первое, что приходит в голову. — И только? — А что ты хочешь еще?

— Нет уж ,— как-то печально произносит Лера.— Ты говори то, что хочешь ты, а не то, что хочу я. Мало ли чего я хочу!

Я думаю, что сейчас нужно было бы сказать ей о том, как давно я ее люблю и как долго она меня мучила, не замечая этой любви и заставляя меня делать то, что нельзя требовать даже от очень хорошего друга. В конце концов, ей когда-то нужно узнать, что все это я делал не только из чувства дружбы.

«А нужно ли?— тут же спрашиваю я себя.— Нужно ли ей это знать? Будет ли ей от этого знания легче? Ведь все равно ничего, кроме дружбы, для нас невозможно.

Между нами стоит Вовка, и будет стоять всегда, всю жизнь. Пусть уж лучше мы останемся хорошими друзьями...

Я как можно беззаботнее улыбаюсь и спрашивают:

— Ты будешь мне писать?

— Буду. А ты мне?

— Хоть каждый день! Только пришли адрес.

— Пришлю. Ты пиши. А то мне там будет скучно.

Раздаются звонки. Из вагона нам машет рукой Лерина мама.

Мы подходим к вагону и последний раз глядим друг другу в глаза. Мне очень хочется поцеловать

Леру — не как Вовка, а от себя, на прощанье, — но я не знаю, как она к этому отнесется. Она ведь не просит сейчас об этом...

И вот уже поезд уходит, и Леры не видно. Я беру под руку ее маму, и мы потихоньку идем к трамваю.

Мне абсолютно, мне совершенно нечего делать дома.

Мне некого пригласить в парк или в кино, а знакомиться с девушками на улице я не умею и не хочу. Из кашей институтской группы я остался в Москве чуть ли не один. И от нечего делать я начинаю читать книги по курсу средневековой западной литературы, которую мы

станем изучать в будущем году, и конспектирую толстую историю французской литературы, которая недавно вышла из печати. Эта работа постепенно захватывает меня, и я уже снова занимаюсь целыми днями, как во время экзаменов, и только по вечерам выхожу прогуляться

на улицу.

Иногда приходят письма от Леры — короткие, спокойные — не письма, а отписки. Я отвечаю ей длинными и, мне кажется, умными письмами, в которых рассказываю об ирландских сагах и цитирую французских поэтов-трубадуров.

Лера приезжает неожиданно, не известив меня телеграммой,

как мы договаривались, и я встречаю ее на лестнице случайно, уже через два дня после ее приезда.

Она вся какая-то новая, южная, загоревшая, у нее новая прическа, маленькие серьги в ушах, новые бусы. Она куда-то торопится и обещает зайти ко мне и обо всем рассказать. Я жду ее целых два дня и никуда не выхожу из дому. Но ее все нет. Я поднимаюсь к ней сам и узнаю, что вчера она уехала в деревню, к каким-то знакомым, и вернется лишь к началу занятий. Писем из деревни она мне уже не присылает.

7