Девушка моего шефа

Она дулась на меня со вчерашнего вечера. За то, что я проспал весь день, а за ужином напился так, что, по ее словам, стал клеиться ко всем без разбора женщинам. Что-то мне в это не верилось — последнее время я испытывал к женщинам презрение и другие недобрые чувства. Я понял это, когда утром мы занимались с Полиной любовью. Она стонала от наслаждения, но за завтраком заявила, что ей больно ходить. Меня это сообщение так возбудило, что я почувствовал, как дрожит рука с кофейной чашкой. Не так ли превращаются в сексуальных маньяков?

Я зашел в заросли пописать. В кустах наткнулся на настоящую индейскую пирогу. Сел на дно и закрыл глаза. Нет, мне не хотелось домой — я знал это абсолютно точно.

Я попытался проанализировать собственные чувства к Полине, а заодно к окружающему миру и в частности к своей далекой родине, благо что голова была трезвая.

Женщина, лежавшая на песке возле воды, влекла меня к себе, как магнит. Она была связующим звеном со всем окружающим меня миром. Я боготворил ее тело и презирал ее душу. Похоже, в этой расстановке чувств уже ничего нельзя было изменить. Итак, я презираю и одновременно боготворю окружающий меня мир, частью которого является и моя родина тоже. Возможно, я умру без нее физически, душой же всегда буду ее презирать. За все те унижения, через которые я прошел.

Нет, я останусь здесь, в этой пироге. И больше не подойду ни к одной женщине. В конце концов можно научиться онанизму. Или стать голубым. Наверное, мужчин невозможно презирать так глубоко.

Я вспомнил последние три года моего рабства, Льва. Попытался представить, какие он испытывает ко мне чувства. Увы, даже обладая богатой фантазией, это представить невозможно.

Но самое главное заключалось в том, что я вдруг почувствовал раскаяние. От того, что так обошелся со своим боссом.

Я видел, как Полина подняла голову и огляделась по сторонам. Я лег на дно лодки и сжался в комок.

Потом я тихонько вылез и, двигаясь по-пластунски, перебрался поглубже в заросли. На небольшой, лысоватой от костров лужайке, куда я вышел, начиналось несколько узких тропок. Я наугад выбрал одну из них.

С Москвой меня соединили почти мгновенно, хотя бар, из которого я звонил, смахивал на сарайчик в каком-нибудь дачном кооперативе под Домодедово.

В Москве уже была ночь — я понял это по сонному голосу Анатолия.

— Как дела, аборигены?

— Хуже не придумаешь. Какого черта меня занесло на этот треклятый остров?

Я повернулся спиной к бармену — мне показалось, у бедняги глаза полезли на лоб, когда он услышал, на каком тарабарском языке говорит белый мужчина вполне респектабельного для этих мест вида.

— В Москве собачий холод. У меня отключили горячую воду.

— Завидую. Здесь из всех кранов хлещет крутой кипяток. Послушай, у тебя нет никаких новостей для меня?

— Ты имеешь в виду Льва?

— И его тоже. Не в последнюю очередь.

— Он собирается баллотироваться в Думу. По одномандатному округу. Прочитал об этом в газете.

— Как ты думаешь, он из тех, что сечет повинную голову?

Мне показалось, Анатолий поперхнулся. Однако в следующую секунду его голос звучал как обычно.

— Ты в своем уме? Кстати, как там Полина?

— Скучает по московским тараканам и запаху привокзальных туалетов… Но скорее всего я вернусь один.

— Ни в коем случае не делай этого. — У Анатолия был слишком категоричный тон. — Уж если возвращаться, то только вдвоем.

— Ты хочешь сказать, что две головы без суда отсечь труднее, чем одну?

— В каком-то роде да, — промямлил Анатолий.

— Похоже, у вам там произошел переворот. Итак, произнесешь напутственное слово?

— Последнее время я часто о тебе думаю. Мне кажется, ты поступил опрометчиво.

— Но ведь ты сам вывел меня на тропу войны и дал в руки лук и отравленные стрелы.

Анатолий деланно рассмеялся.

— Хватит трепаться. Оставь деньги на обратные билеты.

— Не волнуйся за меня. Лучше скажи: почему у него всегда выходит так, как он того хочет?

В трубке послышался вздох, потом я услышал:

— Не знаю. Но это на самом деле так. Позвони, когда вернешься. Обсудим за рюмкой чая, как жить дальше.

Я неопределенно хмыкнул и повесил трубку. Через минуту позвонил оператор и сообщил, что я задолжал государственному департаменту связи двадцать семь долларов. О чем меня уведомил хозяин заведения.

— Тебе не нужен помощник, Джо? — спросил я, кладя на прилавок стодолларовую банкноту.

— У меня нет сдачи, мистер. Если вам не трудно, разменяйте в магазине напротив.

— А если я сделаю ноги?

Бармен выставил на мое обозрение все шестьдесят четыре белоснежных зуба.

— Вы не похожи на вора, мистер.

— То есть?

— У вас совсем другое выражение лица.

— Ошибаешься, дружище. Я самый настоящий вор. Я звоню в Москву из каждого бара по пути, но еще не заплатил ни цента за разговоры. Да у меня и нет ничего, кроме этих ста долларов.

— Скажите Бернис, что вы от Стива-Кокосовая Мякоть. С чужих она берет полпроцента от суммы.

Я вернулся через пятнадцать минут, двенадцать из которых провел в камнях на берегу океана. Бармен даже не обернулся от раковины, когда я положил на прилавок кучу мятых бумажек.