Девушка напротив

Рут вздохнула.

— Давай я тебе объясню. Ты же любишь свою сестру, да?

Сьюзен кивнула.

— И потому что ты ее любишь, ты бы ей это простила, да? Ну, что она ударила Ральфи.

— Она не хотела! Она просто рассердилась!

— Ага.

Рут улыбнулась.

— Вот, тут ты и ошиблась, дорогая. Вот поэтому ты — сообщница. Она поступила плохо. Так делать нельзя, а ты ей все прощаешь. И все только потому, что любишь ее, а это — неправильно. Нельзя ей сочувствовать, Сьюзи. Неважно, что она твоя сестра. Справедливость есть справедливость. Помни это. А теперь ложись на край кровати, подтяни платье и спусти трусы.

Сьюзен удивленно посмотрела на нее, застыв от ужаса.

Рут встала с кровати и сняла ремень.

— Давай, солнышко, — сказала она. — Это для твоего же блага. Я тебе покажу, как других покрывать. Видишь, Мэг тут нет. Так что ты будешь получать за двоих. Свою долю — за то, что не сказала: «Эй, Мэг, прекрати!» — сестра она тебе, или нет. Справедливость есть справедливость. И долю Мэг — за то, что она сделала. Давай, поехали. Не вынуждай меня применять силу.

Сьюзен просто смотрела. Казалось, она не смогла бы даже шелохнуться.

— Ну ладно, — сказала Рут. — Непослушание — это уже другое дело.

Она потянулась и крепко — но не грубо — схватила Сьюзен за руку и стащила с кровати. Девочка заплакала. Послышался лязг металла. Рут развернула ее лицом к кровати и наклонила. Потом подняла подол ее красного платья и заправила за пояс.

Уилли фыркнул. Рут бросила на него взгляд.

После она стянула с девочки белые хлопчатобумажные трусики, и опустила их прямо до скоб на коленях.

— Пять получишь за сообщничество, десять — за Мэг. И пять — за непослушание. Итого двадцать.

Теперь Сьюзен по-настоящему разрыдалась. Я смотрел на ручеек, стекающий по ее щекам, и вдруг застыдился и попятился назад к двери. Что-то подсказывало мне, что и Донни хочет того же. Но Рут, должно быть, нас заметила.

— Стойте тут, мальчики. Девочки всегда плачут. С этим ничего не поделаешь. Но это для ее же блага, и то, что вы здесь — часть наказания. Я хочу, чтоб вы остались.

Ее ремень был из толстой ткани, не кожаный. Может, будет не так уж и больно, подумал я.

Рут сложила его вдвое и занесла над головой. Ремень просвистел вниз.

Шлеп.

Сьюзен втянула воздух и заревела в голос.

Ее зад был таким же бледным, как и грудь Рут, словно отлитый из платины. И теперь он тоже затрясся. На левой ягодице, прямо у впадины, проступило красное пятно.

Рут снова подняла ремень. Губы крепко сжаты. Остальные черты ничего не выражали — Рут сосредоточилась.

Ремень опустился снова, и Сьюзен взвыла.

В третий раз, в четвертый, в молниеносной последовательности.

Теперь весь зад был в красных пятнах.

Пятый.

Сьюзен давилась слезами, судорожно всхлипывая.

Рут размахивалась все сильней. Нам пришлось отойти подальше.

Я считал. Шесть. Семь. Восемь, девять, десять.

Сьюзен задергала ногами. Пальцы, вцепившиеся в покрывало, побелели.

Никогда не слышал, чтобы так плакали.

Беги, подумал я. Боже! Я бы сбежал.

Но Сью, конечно, сбежать не могла. Ее будто на цепь приковали.

Это навело меня на мысли об Игре.

Рут, думал я, играет здесь в свою Игру. Черт бы меня побрал! И пусть я вздрагивал от каждого удара, но не мог отделаться от этой мысли. Она показалась мне изумительной. Взрослый. Взрослый играл в Игру. Не точь-в-точь то же самое, но близко.

И внезапно это перестало казаться таким уж недозволенным. Чувство вины сходило на нет. Однако возбуждение оставалось. Я чувствовал, как мои ногти врезаются в ладонь.

Я продолжал считать. Одиннадцать. Двенадцать. Тринадцать.

На лбу и над верхней губой Рут собрались капельки пота. Удары наносились механически. Четырнадцать. Пятнадцать. Под бесформенным платьем, видно было, как вздымается ее живот.

— Ух ты!

Рупор скользнул в комнату между мной и Донни.

Шестнадцать.

Он уставился на красное, перекошенное лицо Сьюзен.

—Ух ты! — снова произнес он.

И я знал, что он думал о том же, что и я — о чем думали мы все.

Наказания были делом личным, не для чужих глаз. В моем доме, по крайней мере. В любом, насколько я знал.

Но это — не наказание. Это — Игра.

Семнадцать. Восемнадцать.

Сьюзен свалилась на пол.

Рут склонилась над ней.

Все ее хрупкое тело трясло от рыданий, она закрыла голову руками и прижала коленки к груди, насколько позволяли скобы.

Рут тяжело дышала. Она натянула на Сьюзен трусики, подняла ее, уложила на кровать и расправила платье.

— Ну хорошо, — сказала она мягко. — Вот и все. Отдыхай. Еще два остаются за тобой.

А потом мы застыли на миг, прислушиваясь к приглушенному плачу.

Тут по соседству остановилась машина.

— Черт! — сказал я. — Мама!

Я пробежал через гостиную, выскочил в заднюю дверь и посмотрел сквозь изгородь. Мать припарковалась у гаража. Багажное отделение ее «универсала» было открыто, и она склонилась над ним, доставая пакеты с эмблемой «Эй энд Пи».

Перелетев через подъездную дорожку к парадной двери, я понесся вверх по лестнице в свою комнату.

Щелкнула задняя дверь.

— Дэвид! Спустись сюда и помоги мне!

Дверь захлопнулась.

Я вышел к машине. Мать хмурилась. Она отдала мне сумки одну за другой.