Девушка пела в церковном хоре

– Абсолютный стоп. Потому что заговор вы раскрыли. Интересно, как. Ну не вы лично, но Рузская точно. Но давайте повторим: вы знали заранее, что в Либаве, а потом в Дакаре будет налет. Вы знали, что боевая группа начала планировать бунт на крейсере с целью увести его в нейтральный порт, а по пути ограбить. Слушайте, да вы все знали, кроме одного – который тут Люцифер. Потому что сами господа эсеры о таком только слышали, и только его кличку. А все это вместе означает… это означает…

Он смотрел на меня, уже не скрывая удивленной радости.

– Быстро же вы думаете, Немоляев. Да, там, в Петербурге, в общем-то многое знают об этой боевой группе. Да, там у нас, видимо, есть свой человек.

– А что же взрывы-то, да еще убийство великого князя…

– Зато вы не знаете, сколько взрывов не произошло. А эта история… с великим князем… да не знаю я, что пошло не так. Не знал бы, даже если бы был в Петербурге. Это такие секреты, не хуже чем конспирация боевой группы… Но тут-то, с крейсером, все шло хорошо, Рузская получала телеграммы, они ей как-то помогали. Она знала в общих чертах, как и где, в каком порту готовятся к приему бунтующего крейсера, кто это делает – не один же Перепелкин все замышлял. Это много людей, а тут еще расстояния. И – вы правы, вот тут стоп. Люцифера нет, и бунт замер. Уже две недели как. Остается довезти груз до Владивостока, и только. Да?

– И что-то произошло. Да не тяните же.

Тут Дружинин выдвинул ящик стола и вытянул оттуда прокламацию.

«Товарищ, верь и жди. Час настанет, “Донской” уйдет в то самое плавание. А когда настанет – будь стойким и упорным».

– Та-ак, – с энтузиазмом сказал я. – И не придерешься, ведь не знаешь, о чем речь, – и не поймешь ничего. Печатали явно не в Петербурге.

– На «Суворове», – подтвердил он. – Печатали позавчера. Эта бумажка застряла среди валиков машины. Прочие где-то здесь. Не «Суворов» же уйдет в плавание, печатались для «Донского». Следов – никаких. Подозреваемых – нет. Матросы и офицеры всех кораблей общаются на берегу, катера между кораблями так и мелькают. Мог кто угодно…

– И это опять не всё…

– Не всё. Я побежал на суворовский телеграф. И мне сегодня ответили – быстро. Сведения мои не подтверждаются. Подтверждаются же сведения предыдущие. То есть – об отмене боевой группой всей прежней операции. Я – незрелый паникер. И вот мне некуда больше телеграфировать и нечего ждать. А тогда кто это делает? Кто готовится и к чему?

Вот теперь все стало ясно. Кроме как на меня, у него надежд и правда не было.

Думал я недолго.

– Так, есть у меня мысли. Очеркист ходит по всему кораблю и задает вопросы, это нормально. Далее – я могу в будущем просить вас направить запрос в Петербург. Но давайте так: я не всегда буду объяснять, почему и что. Уж если доверяете, то подоверяйте еще немножко. Еще: мы можем ошибаться, и на самом деле ничего не происходит. Еще: Люцифер – это я.

– Ради бога, Немоляев, что за шутки.

– Нет-нет, допускать такую возможность вам всегда надо и не расслабляться. Даже Рузская могла ошибаться. Но я о другом. Если мне вдруг надо будет передать вам записку или что-то, то – раз эти люди конспирируются, то давайте и мы станем такими же. Я им покажу Люцифера… Хорошо, хватит мне одной буквы «Л».

– Так, а я тогда…

– А вы бы могли быть Драконом, раз уж сидите на золоте, или просто «Д», но ведь тогда все как-то будет чересчур ясно – Дмитрий Дмитриевич Дружинин, три «Д», а тут еще четвертая. Что ж, пусть будет «Ч» – то есть четыре.

Он терпеливо вздохнул. Но было видно, что вообще-то ему стало легче.

Сразу скажу: идея с псевдонимами и прочими позывными нам с Дружининым не пригодилась. Мы не обменивались с ним шифровками, а свободно общались до самой его гибели.

Часть третья. Две башни

Прекрасный вихрь

Следующее после разговора с Дружининым утро было счастливым. Кончились жуткие дни после смерти Ильи и Инессы, когда я не знал, что теперь делать и делать ли что-либо вообще.

Проснулся я – как и вся команда – под бодрые две утренние склянки, протяжные вопли: «Вставай! Койки вязать!», и побежал, среди толпы матросов, к желобам и кранам с соленой водой (толкаться в офицерской ванной не всегда хочется).

И еще я чувствовал зверский голод, что со мной по утрам бывает не часто. В кают-компании я наткнулся на взгляд инженера Дружинина, ныне человека по имени «Ч», и чуть не вздрогнул; а с другой стороны, что тут удивительного – как сидел я рядом с доктором, священником и охранителем устоев, так и сижу и буду сидеть.

Вот только Дружинин изменился, подумал я. Раньше он, натыкаясь на мой взгляд, становился каким-то мраморным, а сейчас – чуть-чуть взъерошенный, немножко косолапый и более человечный.

– Один день, – сказал я ему негромко, когда соседи увлеклись разговором. – На приведение мыслей в порядок. Завтра поговорим обстоятельно. Хорошо бы на берегу. Вы в Хельвиль-то ездите?

Он только мрачно усмехнулся. Но сказал: «Бывает». Ну что вы хотите от сторожевого дракона…