Девушка с хутора

— Да ты на меня не брызгай. Сумасшедшая!

— Ничего, не умрешь, — хохотала Нюра. — Я вчера тоже стирала. Гляди, — показала она мозоли на руках, — всю кожу содрала.

Прополоскали белье, развесили его на дворе и пошли посидеть у ворот.

— Ох, и пекло весь день, — вздохнула Феня, смахивая с вспотевшего носа капельку.

— Духота...

— Хоть бы ветерок подул, что ли...

Сидели, лениво срывали обожженные солнцем былинки. Молчали. Каждая думала о своем. Наконец, Нюра спросила:

— Ты знаешь, зачем красные к нам на хутор пришли?

— Дезертиров ловить. Вот бы того казака поймать, что нас дразнил.

— Ага. Ох, и жаба он.

— Я его знаю. Это Алешка Гуглий...

— Какой Гуглий? Что хата над кручей?

— Ну да.

— Теперь и я помню. Батька его в прошлом году умер. Такой он был важный. Всегда в темносиней черкеске, с золотыми галунами. Гвардеец. Борода большая, белая. К деду Карпо он часто ходил, и дед к нему. А как в станицу приедут, так в церкви они всегда вместе впереди стоят. Атаман, а они сейчас же за атаманом. Я, как маленькая была, ох, и боялась алешкиного отца. Как увижу — идет он с клюкой по улице, так я и шасть за ворота.

Мимо прошел партизан. От него они узнали, что Яков Алексеевич послал людей собирать хуторян на митинг. Решили и сами побывать там.

— Люблю, когда на площади много народу, — призналась Феня, — похоже на праздник.

Они уже два раза бегали туда, но площадь все еще была пуста. Только возле одной хаты, где раньше помещалось хуторское правление, сидело несколько батраков.

Время клонилось к вечеру. По одну сторону улицы плетни уже погрузились в глубокую тень, а по другую стояли еще ярко освещенные косыми лучами низко спустившегося солнца. Длинные узкие тени от пирамидальных тополей пересекли улицу.

На белой стене нюриной хаты четко вырисовывался тонкий столбик с опрокинутым на него горшком. Горшок из красной глины так ярко сверкал на солнце, что больно было смотреть на него.

Стала спадать жара, а люди на митинг все не шли. Невидимо, неуловимо из хаты в хату передавался чей-то строгий приказ: «На площадь не выходить».

Фенин отец сказал Якову Алексеевичу:

— Сговорились. Кулак здесь на кулаке. Один за другого стоит.

Тогда Яков Алексеевич снова разослал гонцов по хутору.

— Пусть хоть тридцать человек явится, — сказал он, — не важно, через них весь хутор будет знать, в чем дело. Нам здесь не спорить. Прикажем, чтобы не смели дезертирам помогать, и делу конец.

И уже поздно, когда тени тополей доползли почти до противоположной стороны площади, собралось около тридцати человек. Среди них была и Марина. Она стояла, как каменная, ни один мускул не дрогнул на ее лице.

Яков Алексеевич объявил собравшимся, что, если хуторяне и впредь будут помогать попрятавшимся в камышах, то виновные попадут под суд и будут судиться как явные враги советской власти и наказание им может быть по условиям военного времени вплоть до расстрела...

Выступил на митинге и фенин отец. Он горячо призывал хуторян отказаться от помощи изменникам революции.

— Кто не хочет идти в Красную Армию, тот враг всем трудящимся казакам, — твердо заявил он, а сам думал: «Вижу я вас насквозь, знаю, кто из вас чем дышит. Вон Марина стоит... Попадись ей в руки — по капле кровь выпьет. Не митинговать с вами, проклятыми, надо, а поарестовать вас всех!»

А сам кричал, стараясь, чтобы его лучше слышали:

— По-хорошему предупреждаем вас, граждане-казаки, а кто попадется, пусть тогда на себя пеняет!

Выступили и двое из батраков. Они шумно возмущались теми, кто якшается с дезертирами, и требовали для таких людей самой суровой кары.

А слушавшие стояли, как немые, не говорили ни да, ни нет. Только один пожилой богатый казак, известный на хуторе своей хитростью, вышел вперед и сказал:

— Оно все так. Значит, ежели кто дезертир, тот дезертир. Правильно? А ежели кто не дезертир, значит не дезертир. Значит, опять я спрашиваю: правильно я говорю, граждане-казаки, или неправильно? Вот тут и смекай. На лиман за рыбой ехать надо? Надо. А ежели там дезертир сидит? Что я ему скажу? Я ему скажу, а он что? У него винтовка, а у меня ничего. Вот тут и понимать надо.

Он долго и путано говорил, хитрил и юлил, стараясь всячески снять с хуторян ответственность за бандитов.

И со всех сторон слышался еле уловимый шопот одобрения. Яков Алексеевич увидел насмешливые глаза Марины и крикнул:

— Минутку, граждане! Голосую: кто за то, чтобы ни один хуторянин не смел помогать предателям? Кто, значит, за то, чтобы помогать советской власти?

Медленно и неохотно поднялись руки. Только батраки голосовали решительно и единодушно.

— Значит, передайте это решение всем, — продолжал Яков Алексеевич, — а кто здесь присутствовал, фамилии тех у меня крепко записаны. Понятно? — спросил он многозначительно. — Кто голосовал, а потом попадется, с того спросится вдвое. А теперь можете разойтись, граждане.

Площадь моментально опустела. Нюра и Феня пошли вслед за Мариной. Она шагала и не оглядывалась, и они видели, как вошла она в свой двор и как, разозлившись, со всей силой хлопнула калиткой.