Девушка с хутора

— Знаю. И где батька твой, знаю, — все так же спокойно говорила Галя, и ее лицо показалось Нюре совсем другим, совсем не таким, каким она его обычно помнила. Галя всегда улыбалась, ее звонкий смех то и дело слышался в классе, и со щек ее не сходили ямочки. Эти ямочки Нюре особенно нравились. И глаза у Гали всегда были смеющиеся. Сама хохотушка, веселила она других, всегда придумывала что-нибудь остроумное. Находчивая, бойкая, наблюдательная, первой обычно подмечала она смешные стороны у подруг, у учительницы, у прохожих, ловко передразнивала каждого, но все это делала незлобно. За это и любили ее подруги. А сейчас сидела она скучная, тусклая.

Нюра снова села рядом и чуть ли не со слезами сказала:

— Ну, клянусь тебе, — я ничего не знала, а кабы знала...

— Да ты что дрожишь? — испугалась Галя. — Я ж тебя не корю. И мама моя знает, что ты не виновата. Это Лелька, дрянь, да Симочка про тебя разболтали. А я ведь и сразу не поверила.

— Сразу? —обрадовалась Нюра и обняла подругу. — Галя, ты правду говоришь? Ты, может, только меня утешаешь, а сама думаешь... Ну, ладно. А я к тёбе, знаешь, зачем? Я тебе скажу что-то. Я уже уходить хотела, думала: «Раз попрекаешь меня за школу, так что ж мне и говорить с тобой?» А теперь скажу.

— А машина моя, знаешь, где? — спросила Галя.

— Где?

— Недавно только узнала. Как забрали у нас всё, стали с аукциона продавать, а машину спрятали. А потом тихонько, ночью и отнесли ее. Ты не поверишь, к кому отнесли.

— Подарили?

— Ага.

— Кому?

— Батюшке, райкиному отцу.

— Врешь! — невольно вырвалось у Нюры. - Попу?

— Честное слово. Люди видели.

— А Райка-то, Райка-то! Вот бессовестная!

— Чтоб у нее руки поотсыхали! — вскрикнула Галя. — Как узнала я,, что у нее моя машина, так убить я ее теперь готова. Батька мой так старался! Последние гроши потратил, чтоб мне радость сделать, а она... Я как вспомню, что она мою машину крутит, так мне кажется, что она батькины кости крутит...

— Слушай! — горячо и страстно заговорила Нюра. — Иди до нас, иди, Галя. Иди, чтоб нас было много.

— Кого вас?

— Думаешь, побоюсь сказать тебе? Я теперь ничего не боюсь. Пускай меня убивают, пускай что хотят со мной делают. Все скажу тебе. Пойдешь?

— Я не знаю про что ты. Что случилось, скажи мне.

— Ну вот, ну ей-богу, не знаю, как тебе сказать. Ну... Комсомолка я! Понимаешь? Комсомолка! Вот иди и расскажи теперь всем. — И вдруг ласково:

— Галя, пойдешь с нами? Ты знаешь, у нас кто? Я тебе потом все-все скажу. Пойдешь? Гляди на свою хату. Где машина? Где скрыня? Где кровати? Что у тебя осталось?

Она обвела глазами хату, и взгляд ее остановился на иконах.

— Только святые и остались, — шопотом сказала она.

Галя равнодушно скользнула взглядом по образам.

— Нет, не пойду в комсомол. Что я там не видала? Там хлопцы. А ты чего пошла? Они на тебя мужскую одежу оденут, скажут: «Косу стриги». Мама мне такой комсомол задаст!

— Галька! — Нюра тревожно посмотрела на нее, и ей уже представилась насмешливая улыбка Оли и послышались ее слова: «Эх ты, не могла уговорить...» — Галька!—повторила она,— как же так? Я на тебя надеялась. Что ж ты, с кадетами будешь?

— Ни с кадетами, ни с комсомольцами. Мне и так... видишь, — она показала вокруг себя. — Кабы я знала, что смогу вот таким, как моя мама, помочь. А что я сделаю? Батька у красных. Бьются, бьются красные, а люди что говорят? Говорят, что скоро уже под Москвой генералы будут. Верно, мы, Нюрка, будем с тобой век нищими.

— Маму тебе жалко? — сердито сказала Нюра. — А сколько таких, как твоя мама? А батька твой что делает? На пуховике лежит да вареники кушает? Значит, пусть нам всегда будет плохо? Да? А ну, посчитай, сколько в станице богатых и сколько бедных. На чьей стороне сила?

— Вот на чьей, — Галя снова показала на свою разоренную хату. — У кого моя машинка, на той стороне и сила.

— А почему у них машинка? — не сдавалась Нюра. — Они один за одного держатся, вот у них и сила. А если нас будет много? Дура ты, ей-богу, ничего ты не понимаешь. А что генералы под Москвой — так это еще неизвестно. Ты ж не была там. Может, белые брешут. Как тебе это сказать? Ну, вся Россия — она как подсолнух, а Кубань, она — как одно зернышко с того подсолнуха.

— Не воображай, — обиделась Галя, — не думай, что я глупей тебя... Я, может, больше, чем ты, за советскую власть, я бы всем кадетам глотку перегрызла!

— Ну, иди и перегрызи. Хватит у тебя, у одной, зубов? А если мы вместе — ты, я, еще...

— Кто еще?

— Ишь какая! Скажи тебе, кто еще. Будешь комсомолкой, тогда и узнаешь. И вовсе не одни хлопцы там. Гляди—мне обрезали косу? Гляди — что на мне — штаны или юбка? Кабы ты знала, кто там, ты бы сразу пошла.

— А кто?

Нюра не ответила. Она с тревогой смотрела на Галю.

— Почему не говоришь? — спросила та.

— Нельзя. Будешь комсомолкой, тогда узнаешь.

— А не буду, так не скажешь?

— Ты как маленькая. Не понимаешь.

Она вспомнила, как недавно сама обижалась на подруг за то, что те не все сразу сказали ей, и повторила олины слова:

— Не обижайся, так в комсомоле...

И долго еще беседовали они. Наконец, Галя сказала:

— Хорошо. Попробую...