Девушка с хутора

Нюра еще долго ворочалась, а когда тетка стала тихо посапывать носом, она осторожно сползла с кровати и пошла босой в соседнюю комнату, где лежал отец.

— Батя, вы не спите?

В хате было так темно, что они с трудом различали друг Друга.

— Чего тебе?

— Так... Скучно что-то.

Она побежала, принесла одеяло, завернулась в него, уселась на постель к отцу.

— Чего же тебе, цыганка, скучно? Теперь никому не весело. Вот подожди, может и повеселеет.

— Да нет, мне уже не скучно... Я рада, что вы приехали. Я

недавно на хуторе у мамы была. И Серко наш жив. А фенькин батька тоже за красных. Фенька думает, что я ничего не знаю, а я все знаю. А Марина маме житья не дает. Ох, она, если узнает, ох, и будет она ругать вас, батя! И дед Карно вас будет ругать.

— Жив дед-то?

— Живой.

■— Маринин сын, офицер, вернулся?

— Недавно. Он против вас воевать ходил, а потом как помчался верхом из станицы! Райкина сестра, учительница наша, Таисия Афанасьевна—невеста она ему. И атаман удрал, а Лелька с матерью тут. Атаманша говорила...

— А ты чего у атаманши делаешь? Зачем к ней ходишь?

— К Лельке хожу. В одном классе мы.

— А теперь брось, не ходи.

Не ходить?

Минуту-другую она сидела молча.

— Скажи, батя,—осторожно начала опять Нюра,—за что большевиков ругают?

— Кто?

—■ Да все.

— Не все. Одни ругают, другие хвалят.

— Кто хвалит? Дашка? Так разве ж она что-нибудь понимает?

— А ты понимаешь?

— Я? У нас все их ругают: и мама, и тетя, и в школе много девочек, и дед Карно, и мишкин отец Иван Макарович. И я ругала. Разве я знаю? Если бьі’ мне сказали, что мой батька крас-ный—я бы сроду не поверила. У нас вон Олька в классе, иногородняя, не казачка, так та—все знают, что большевичка, а отец ее председатель, что ли... Не знаю, как называется... Предревко-ма, кажется. Вместо атамана за главного он. Тоже наган носит, только смешно: сам в пиджаке, а сбоку наган.

— Смешная ты,—улыбнулся отец.—Ложись-ка спать да знай—у кого совесть есть, кто любит правду, тот, хоть зарежь его, а будет большевиком.

— А мама как же?—спросила Нюра.—Она как узнает, как узнает, ох, и кричать будет! На весь хутор будет голосить. Вы же знаете, какая она... Вы ей сразу не говорите.

— Да ладно уже, ложись. Завтра будет видно.

Нюра ушла к себе. Утром первой проснулась тетка. Пока отец и Нюра спали, она уже успела сбегать к деду Карпо и со-общитъ ему о приезде Степана.

— С винтовкой! С красным бантом!—подчеркивая каждое слово и разводя руками, шептала она,—К жинке своей теперь на хутор собирается. Красную ленту Нюрке привез.

Дед Карпо побагровел от злости и наотрез отказался дать лошадей. А тетка, вернувшись домой, сказала, что дед захворал.

Степан сбегал в ревком и там узнал, что вот-вот на хутор отправится тачанка. Ему пообещали взять на эту тачанку Нюру.

Через полчаса за ней заехали. Она быстро уселась и укатила. Степан холодно попрощался с теткой, отказался от завтрака и, оседлав коня, поскакал верхом.

Когда Нюра приехала домой, отец был уже там. Мать она застала растерянной и встревоженной. «Так я и знала»,—подумала она. Но все-таки не могла удержаться и стала рассказывать:

— Сидим мы с тетей, вдруг дверь отворяется, а на пороге...

— Ну и ладно. Без тебя знаю,—перебила мать.—Не слепая.

Нюра достала отцовский подарок.

— Гляньте.

Мать повертела ленту в руках. Вспомнилась своя моло.тост-Когда-то такие нарядные ленты она носила сама. Но это было давно. Это было еще тогда, когда жила она у своего отца. Вышла вот замуж за бедняка. Отец этого до сих пор простить не может. «А Степан?—горестно думала она,—ему мало того, что люди стали смеяться над моей бедностью, он еще и в большевики полез. Теперь и вовсе засмеют меня».

— Спрячь,—она швырнула ленту:—дюже красная.

Нюра посмотрела на отца, тот пожал плечами и поднялся.

— Сколько ты Марине должна?—спросил он.

— Чего?

— Всего: денег, пшеницы* муки, сала...

•— Ох,—мать замотала головой,—и не спрашивай. Пшеничку отдашь,—гроши возьмешь, гроши отдашь,—масла задолжаешь. И речно в долгу, и ’вечно в долгу, а долг все растет. И работаешь на нее, проклятую, и все не расквитаешься...

— Так... Ну, а кто ж тебе помогал здесь? Меня четыре года не было, я из окопов не вылезал. И летом в пекло, и зимой в стужу, и в дождь, и в бурю сидел с винтовкой, а ты тѵт маялась, пропадала, голодала. Кто тебе, я спрашиваю, помогал? Кію тебя жалел? Атаман? Иван Макарович? Дед Карпо? Марина? Ну, какая власть, какие люди тебе помощь дали, пожалели тебя? Тетке тоже, небось, должна?

—■ Она просила, мама, сказать, что за вами еще гроши есть,—напомнила Нюра.