Девушка с хутора

— Ау меня нема шелку. И кисет сшить нема из чего. Не сошьешь же его из ситцу для есаула или полковника.

Учительница подняла брови.

— Как это «нема»? И что это за «нема»? Скажи матери, пусть достанет.

Она подошла к Нюре.

— Ау тебя что?

Нюра молча показала лоскут кремового сатина и лоскут яркокрасного шелка. Таисия Афанасьевна поморщилась.

— Сделай так: красное пусти на подкладку, а кремовое положишь сверху. Вышьешь белые ромашки и зеленые листья.

— Хорошо...

Несколько дней шла работа. Леля и ее подруги шептались.

— Глядите, как Нюрка прилежничает.

— За отца грехи замаливает.

— Все равно никто ей не поверит.

Когда работа подходила к концу, Таисия Афанасьевна и та должна была признать, что самый нарядный кисет получился у Нюры. Она похвалила ее, а дома сказала Костику:

—• Поражаюсь. Вот уже неискренность какая! То есть до того эта девчонка старается, что просто глядеть противно. А может, и в самом деле, поняла, на чьей стороне правда?

Костик ничего не ответил и только пожал плечами.

XXXII!

Нюра с нетерпением ждала субботы. Она уже договорилась с Дашей, что в этот вечер отпросится у тетки ко всенощной.

Когда зазвонили в церкви, она торопливо собралась и пошла. По улице стлался густой туман, но земля была уже тронута морозцем, грязь не так липла к ногам, и идти было легче.

Нюра быстро завернула за угол и длинной широкой улицей вышла к площади. Серой бесформенной массой подымалась в тумане неуклюжая церковь. Тусклый свет с трудом пробивался из ее узких окон и расплывался мутными желтыми кругами.

Вместе с другими станичниками поднялась Нюра по липким каменным ступенькам и остановилась в полуосвещенном притворе. Сбросив с головы шаль, осторожно посмотрела по сторонам, отыскивая глазами Дашу. Протискиваясь вперед, мимо нее прошла Рая. Немного спустя в церковь вошел Федя Тарапака. Он попрежнему не носил гимназической формы, на нем был длинный, не по росту, кожух, на плечах—верблюжьего цвета башлык и неизменная кубаночка в руках.

Остановившись, он перекрестился и зевнул. Потом спохватился, прикрыл рот рукой и переступил с ноги на ногу. Нюра кашлянула, чтобы привлечь его внимание. «Пусть меня видит,— подумала она.—Если что—скажу тетке: «Не верите, что была в церкви? Спросите Федьку Тарапаку».

Федя ее не сразу узнал, а узнав, улыбнулся, подошел и стал рядом.

— Молишься?—тихо спросил он.

Нюра пожала плечами. Он понял, что вопрос вышел не совсем удачным. Смутился, поднял глаза к потолку. Немного спустя снова заговорил:

— Что тебя не видать?

— А тебе зачем?

— Так... Просто...

Нюра скрыла улыбку.

— Тебя тоже не видать.

Стоявшая рядом старуха укоризненно погрозила пальцем, и они умолкли. Но Феде было скучно молчать. Осторожно, чтобы никто не услышал, он опять сказал:

— А на Мишку я до сих пор злой. В классе не разговариваем.

Нюра сделала вид, что не слышит. Он подождал и, улучив минуту, шепнул ей на ухо:

— Давай выйдем из церкви.

Нюра отрицательно покачала головой. Ей совсем не улыбалось выходить с Федей. «Вот пристал»,—подумала она и, подавшись немного в сторону, притворилась усердно молящейся. Потом незаметно продвинулась вперед и постепенно затерялась в толпе. «Да где же Даша? — встревожилась она и стала оглядываться по сторонам.—Неужели не пришла?». Вдруг ее кто-то тронул за руку, она оглянулась: Даша стояла возле.

— Пойдем,—показала она глазами на дверь. Нюра молча кивнула, и они вышли из церкви.

Туман рассеялся, но на улице стало еще темней, только в стороне от площади, в здании станичного правления, светились два окна да возле лавки Мозгалева тускло мерцал покосившийся керосиновый фонарь.

Они обогнули церковь и утонули во мраке черных безлюдных улиц. Шли быстро, изредка переговаривались. Нюра сказала:

— Ко мне в церкви Федька прицепился.

— Он хлопец ничего... Теперь уже не так за кадетов стоит. Они у его батьки коня забрали, так он на них обижается.

— А Оля зачем в станицу вернулась?

— Дело есть.

— Да ты объясни.

— Сейчас узнаешь...

Добравшись до двора бабки Акимовны, они внимательно посмотрели вокруг. Нигде ни огонька—ни на земле, ни в небе. Бесшумно перелезли через плетень. Даша взяла Нюру за руку и повела за собой. Вскоре они очутились в темном сарае.

Нюра сказала:

— Ты как колдунья какая.

— Я и есть колдунья,—тихо засмеялась Даша,—вот заворожу тебя сейчас и сделаю курицей.

Послышались чьи-то шаги.

— Олька!—невольно вскрикнула Нюра и бросилась к дверям.

Подруги обнялись, долго всматривались друг в друга. Потом рассмеялись обе.

— Вот обрадовались! Не шумите!—ласково остановила их Даша,—давайте лучше сядем.—И, опустившись на связки сухого камыша, заторопила Олю:

— Говори, а то надо пораньше домой вернуться. Маме опять плохо.

Оля заговорила не сразу. Она, как и Даша, опустилась на камыш, подождала, пока усядется Нюра, и, придвинувшись к ней, начала:

— Слушай: и мой отец, и твой, и дашин у красных... Степа—сирота, он сам красный...

— А чего же он не пришел?—вдруг вспомнила Даша.—Может, еще придет...

Оля обратилась к Нюре-.