Девушка с повязкой на глазах

Я просила у Бога спокойствия, смирения. Я просила у Бога добрых ночей. Я начала читать Библию (в который уже раз!). Мне всег­да эти 900 страниц казались бесконечными. Но я стала читать, пытаясь открыть для себя истину. Вскоре я поняла, что заставляю себя. Я бегаю глазами по строчкам, ничего толком не улавливая. Я, наверное, к Библии вернусь позже.

Или не вернусь. И, кажется, я прошу так немного. Я засы­паю с надеждой, с верой в новый день.

Я просыпаюсь с болью, разбитой головой и тобой во сне.

А Бог так и не проснулся. Я перестала молиться.

Мой компьютер я не включала уже давно. Привычка набирать текст мгновенно куда-то делась. Испарилась, как неведомый зверюшка. Привыкаем, отвыкаем. Я привыкну.

— Вы привыкли?— спросила я. Мне показался этот вопрос слишком пря­мым, твёрдым.

— Я вбираю в себя осознание того, что это прошло, — она опустила голову. — Я жила в этом, а теперь я живу в настоящем. И это настоящее другое. Мы сидим с Вами в кафе. За окном дождь, да? Через несколько секунд я буду уже в иных мыслях, и я осознанно на это иду.

Я зашиваю себя.

Я привыкну.

Я излагаю тебе всё в письмах, а для этого мне нужны лишь чернила и бумага. Много чернил и много бумаги. Меня посещает мысль, что мне стоит возвращаться. Возвра­щаться в нормальное (хотя теперь, слово «нормальное» представляет из себя что-то совсем непонятное. Нужен словарь) состоя­ние, но во мне разлом.

Так проходят дни.

32. Дни— это время.

Время— это свобода.

Теперь у меня столько свободы, что я не знаю, как ей распорядиться. Изобилие сво­боды— это невыносимо. Я напоминаю себе заключенного, который просидел в тюрьме больше пяти лет и вот теперь, когда его осво­бодили, он стоит на улице, и у него полно свободы, а что дальше— он не знает. Свобода слева, свобода справа, свобода впереди и больше не надо спрашивать разрешения сходить в туалет. Свобода долгожданная и восхитительная, но что с ней делать?

Я дарила себя тебе, я творила, я встре­чалась с людьми, а сейчас я как этот заклю­ченный, тонущий в просторах своей свободы. Надо выбираться.

И платье мне уже совсем не нужно. Порезать его на носовые платки. Насморк приходит и уходит, а платки заканчиваются.

— Кстати, эта повязка — кусочек того платья.

— Время лечит,— говорю я.

— Нет. Из времени плохой доктор. Мы сами се­бя лечим. А время. Время учит.

Она закурила.

БЕЗ ВОЛОС

33. В свободе можно вспоминать: я слышала, что чем длиннее волосы, тем больше на них скапливается негативной энергии. На кон­чиках волос— вся тяжесть. Так зачем же я тас­каю на себе такой груз?

Сейчас принимать решения очень просто, поэтому я беру ножницы и прядь волос. Напо­минаю себе ребёнка трёх лет, который экспериментирует с новой игрушкой, и сме­юсь над своим отражением.

Неужели я и вправду верю в то, что рас­прощаюсь со всем негативным?

— Верю,— твержу я себе и режу всё новые и новые пряди. Волосы падают на пол, и я совсем о них не жалею. Пройдёт немного времени, и будут новые.

Волосы— самое мелкое, о чём можно жалеть.

Смотрю в зеркало. Разглядываю новый «имидж». Я обкромсала себя очень не­брежно. Срезав волосы, решила отгородить себя от прошлого. Удивляюсь своему отра­жению. Нравится мне или нет— не могу понять, но так мне комфортней. Комфортней внутри.

Ещё там, на кладбище, я почувствовала, что часть меня отделилась и осталась вместе с тобой, с моими слезами ушла в землю. Меня уже не будет, точно так же, как не будет тебя. Я пытаюсь родиться по-новому, но я зас­тряла где-то в утробе. Темно. Наверное, так же, как у тебя.

34. Можно в мыслях просидеть бесконечно. За пределами этих стен что-то происходит, независимо от меня кто-то как-то движется, а я нахожусь здесь, окружённая волосами и смотрящая в зеркало на «нового» человека. Новый человек (новое настроение, новый путь, новое притягивает, Новая Зеландия). Новый человек. Здравствуй.

Тикают часы. Наверное, где-нибудь тикают часы. В моей комнате их нет. Точнее они электронные и спокойные. Я случайно наты­каюсь взглядом на них и понимаю, что уже вечер, а в окне-потолке по-прежнему светло.

Прикасаюсь к своей голове — ощущение незнакомое. Шее легко. Теперь, я знаю, все будут по-новому на меня смотреть. Удивлять­ся и спрашивать, зачем я подстриглась. Кто– нибудь скажет, что мне так хорошо, а прохожие даже не смогут представить меня с волосами длиннее.

— Я не могу представить Вас с длинными волосами.

— Не представляйте.

Можно так просидеть бесконечно. По­этому я поднимаюсь, что стоит мне немалых усилий, беру деньги и выхожу на улицу. Странная штука получается: куда бы ты ни пошёл, в какой бы закоулок ни зашёл везде эти парикмахерские «Наталья», «Ольга», «Кра­сота», «Мадам», а сейчас, когда мне так ну­жен хоть один салон — его нет. Я иду прямо по дороге и читаю каждую вывеску. Наконец-то натыкаюсь на женское лицо — первый приз­нак парикмахерской. Я захожу внутрь. Меня осматривают, точнее то, что у меня на голове и смущённо улыбаются. Они явно хотят знать, кто надо мной решил так подшутить. Я читаю в глазах этот вопрос и не вижу смысла их томить.