Девушка с синими гортензиями

– Я сама была виновата, – возразила Жюли. – Случайно оговорилась, назвала ее именем, которое ей дали при рождении. А она не любила, когда ее так называли. И вообще не любила то, что напоминало ей о прошлой жизни. Помню, в Париж как-то приехал человек, который заплатил вам за расследование. Не знаю, что он там себе вообразил, но Жинетта была вовсе не рада его видеть. И сказала о нем очень злые слова: мол, наверное, парень не на шутку задет тем, что она без него не пропала.

Эттингер закашлялся, и Амалия, спохватившись, подала ему воды.

– Кто за вами ухаживает? – спросила она. – Я видела только одну служанку.

– А мне не нужно много прислуги, – отозвался художник. – Она знает меня с детства, я в ней уверен, ну и…

Амалия пристально посмотрела на него:

– Вы уверены, что вам ничего не нужно? Я могу помочь с докторами…

– Нет, – усмехнулся Эттингер, – мне уже никто не может помочь. Вы очень любезны, но это ни к чему. У меня есть деньги, я получил во время войны два или три наследства от разных погибших родственников… Дом этот я купил, и… – Больной облизнул пересохшие губы. – Все правильно, я всегда хотел умереть во Франции. Никогда не любил ни Бельгию, ни Германию… Бельгия – скучная провинциальная страна, а немцев я никогда не понимал, хоть мой отец и немец. Только во Франции мне всегда было хорошо, и я мечтал, что когда-нибудь прославлю эту страну… Но, видно, уже не суждено.

Он умолк, и некоторое время было слышно только его надсадное дыхание да беззаботный щебет птиц за окном. Пьер Видаль почувствовал, как у него сжалось сердце. Журналист никогда не считал себя сентиментальным человеком, но в то мгновение ему было остро жаль умирающего художника. Сколько еще оставалось жить Эттингеру – месяц? два? «Я не имею права думать об этом, – сказал себе Пьер. – Не имею». Он улыбнулся круглолицей смущенной Жюли, которая внушала ему симпатию, и поднялся, обронив:

– Нам пора.

Глава 6 Неожиданный гость

– Я полагаю, – заговорил Видаль, когда они с Амалией выехали на дорогу, – сегодня вы еще можете успеть к Дюперрону.

– Нет, к нему я не поеду, – коротко отозвалась Амалия. А через некоторое время баронесса предложила: – Если хотите, могу вас где-нибудь высадить. Лично я сейчас отправлюсь в монастырь.

– К Еве Ларжильер? Хотите узнать, почему она даже не упомянула о том, что Лантельм при всех обозвала ее предательницей?

– Я не исключаю, что с Евой Ларжильер у нас и впрямь будет отдельный разговор, – усмехнулась Амалия. – Кстати, вам будет еще одно задание – проверить, что за наследства получил Эттингер и от кого. Где вы предпочитаете сойти?

– Я не буду сходить. Если, конечно, вы не возражаете.

Амалия поглядела в лицо спутнику и поняла: журналист вообразил, что сейчас она станет вторично допрашивать бывшую актрису, и желает присутствовать при разговоре. Остаток пути они проделали в молчании, если не считать перепалки с другим водителем, который едва не задел их автомобиль при подъеме к монастырю.

– Оставайтесь пока здесь, – распорядилась Амалия, вылезая из машины, и отправилась искать сестру Марту, чтобы та провела ее к Еве Ларжильер.

– О, вы как раз вовремя! – сообщила молодая монашка. – Сестра Мария сегодня уезжает. Ее поезд отходит через три часа.

– Я могу с ней поговорить? – спросила Амалия.

Ева Ларжильер сидела в своей келье, на узкой, аккуратно застеленной кровати. Она молилась, перебирая четки, и даже не повернула голову, когда открылась дверь. Сбоку от кровати стоял обшарпанный коричневый чемоданчик с ее вещами.

– Сестра Мария, – тихо окликнула молодая монашка.

Ева вздохнула и подняла голову. Глаза у нее в то мгновение были как у человека, который только что находился в каком-то ином, лучшем мире.

– Я вас оставлю, – обронила сестра Марта и бесшумно удалилась.

– Вы пришли, чтобы спросить у меня еще что-нибудь? – Ева даже не удивилась при виде Амалии.

– Нет. Я пришла просить у вас помощи.

– Чем же я могу вам помочь?

– Речь идет о Леопольде Эттингере, – сказала Амалия. – Он сейчас в Париже, и… художник умирает. У него чахотка, за ним некому смотреть. Дома только его старая служанка, бельгийка, но она едва говорит по-французски и совершенно бестолкова. Я боюсь, что она не подходит для того, чтобы быть его сиделкой, но Эттингер не хочет видеть возле себя никого чужого. Поэтому я подумала о вас.

– Я не могу, – тихо сказала Ева. – Вы забываете, что я себе не принадлежу. Я должна ехать обратно в Тунис.

– Вы говорили, – жестоко напомнила Амалия, – что он хороший, порядочный человек. Также упоминали при мне, что ухаживали за больными в туберкулезном санатории. А теперь отказываете в помощи человеку, который в ней нуждается. Не по-христиански, Ева!

– Сестра Мария, – поправила бывшая актриса. Она старалась говорить спокойно, но ее щеки вспыхнули от гнева.