Девушка с жемчужиной

Удивила меня и перемена в Таннеке. Я думала, что ей нравится на меня злиться и всячески вымещать на мне свое дурное настроение. Но видимо, ей это надоело. А может быть, убедившись, что он на моей стороне, она решила, что со мной не стоит враждовать. Может быть, они все думали так же. Как бы то ни было, она перестала нарочно взваливать на меня дополнительную работу, проливая жир на пол, перестала враждебно бурчать что-нибудь в мой адрес и бросать на меня злобные взгляды. Нельзя сказать, что она стала ко мне хорошо относиться, но мне легче работалось рядом с ней.

Наверное, злорадствовать нехорошо, но я чувствовала, что одержала над ней победу. Она была старше меня и гораздо дольше служила в этом доме, но было очевидно, что ее заслуги и опыт стоили меньше, чем его благосклонность ко мне. Возможно, что это глубоко ее обижало, но она смирилась с поражением легче, чем я предполагала. В глубине души Таннеке хотела одного — чтобы все в ее жизни складывалось проще. А проще всего было смириться с моим присутствием.

Хотя Катарина теперь больше занималась Корнелией, та нисколько не изменилась. Она была любимицей матери — может быть, потому, что вышла характером вся в нее, — и Катарина не очень-то старалась прибрать ее к рукам. Иногда Корнелия смотрела на меня своими карими глазами, наклонив голову набок, так что кудряшки падали ей на лицо, и я вспоминала слова Мартхе о том, какое презрение было написано на лице Корнелии, когда Мария Тинс ее наказывала. И я опять подумала, как в первый день: на тебя нелегко найти управу.

Я избегала Корнелию так же, как и ее мать, хотя и старалась делать это незаметно. Мне не хотелось давать ей повод к очередной проделке. Я спрятала разбитый изразец, свой лучший кружевной воротничок и вышитый матушкой носовой платок так, чтобы она до них не добралась.

Хозяин же после этого случая никак ко мне не переменился. Когда я поблагодарила его за заступничество, он тряхнул головой, точно отгоняя назойливую муху.

Но мое отношение к нему изменилось. Я чувствовала, что я у него в долгу. И что бы он ни попросил меня сделать, я не имела права отказываться. Я не знала, что такого он может попросить, в чем мне захочется ему отказать, но тем не менее мне не нравилось быть от него в полной зависимости.

Кроме того, он меня разочаровал, хотя мне не хотелось об этом думать. Я надеялась, что он сам скажет, Катарине о моей работе с красками, что он покажет, что не боится ее и держит мою сторону. Мне-то этого хотелось, но…

В середине октября, когда портрет жены Ван Рейвена был почти готов, Мария Тинс пришла к нему в мастерскую. Она, наверно, знала, что я работаю в чердачной комнате и мне слышны ее слова, но тем не менее она говорила с ним без обиняков.

Она спросила его, за какую картину он теперь возьмется. Когда он не ответил, она сказала:

— Ты должен писать картины большего размера и с большим количеством людей — как ты делал раньше. Хватит уж нам одиноких женщин, занятых своими мыслями. Когда Ван Рейвен придет за картиной, предложи ему написать другую. Может быть, что-нибудь, что можно будет повесить рядом с более ранней твоей картиной. Он обязательно согласится — он же всегда соглашается. И заплатит тебе больше.

Он все еще молчал.

— Мы все в долгах, — напрямик сказала Мария Тинс. — Нам нужны деньги.

— Он может потребовать, чтобы на картине была она, — сказал он. Он проговорил это очень тихо, но хотя я расслышала его слова, их смысл дошел до меня гораздо позже.

— Ну и что?

— Я на это не согласен.

— Зачем заранее придумывать сложности? Подождем — увидим.

Через несколько дней Ван Рейвен с женой пришли смотреть законченную картину. Утром мы с хозяином приготовились к их визиту. Жемчуг и шкатулку он отнес назад Катарине, а я убрала все лишнее и расставила стулья. Затем он подвинул мольберт с картиной на то место, где стояла натурщица, и попросил меня открыть все ставни.

В то утро я помогала Таннеке приготовить для них праздничный обед. Я не думала, что мне придется их увидеть, и когда собрались в мастерской, вино наверх понесла Таннеке. Но, вернувшись, она объявила, что помогать ей прислуживать за обедом буду я, а не Мартхе, которая уже достаточно взрослая, чтобы сидеть с ними за столом.

— Так распорядилась моя хозяйка, — добавила она.

Я удивилась. Когда они в прошлый раз приходили смотреть картину, Мария Тинс постаралась, чтобы я не попалась на глаза Ван Рейвену. Но Таннеке я этого не сказала.

— А Ван Левенгук тоже там? — вместо этого спросила я Таннеке. — Вроде я слушала в прихожей его голос.

Таннеке рассеянно кивнула, пробуя жареного фазана.

— Неплохо, — сказала она. — Могу утереть нос этим хваленым поварам Ван Рейвенов.

Пока она была наверху, я посыпала фазана солью — у Таннеке была привычка недосаливать.

Когда все спустились в столовую и заняли свои места, мы с Таннеке стали заносить блюда. Катарина бросила на меня негодующий взгляд: она вообще плохо умела скрывать свои чувства, и ее возмутило, что я прислуживаю за столом.