Девушка в белом кимоно

Хаджиме не верит ни единому ее слову и продолжает меня искать. А когда он меня находит, то заключает в крепкие объятия и говорит: «Я люблю тебя, Сверчок. Где наша маленькая птичка?» Понимаешь, в моих мечтах только бабушкина ложь или уловки отца могли удержать его вдали от меня, — я моргаю, чтобы избавиться от этих видений, и поднимаю глаза с мокрыми ресницами. — Мне даже в голову не приходило, что им не придется лгать, — я качаю головой, сжимая губы, чтобы остановить их дрожь.

Сора берет мое лицо в ладони.

— Может быть, он просто не смог вернуться и его письма остались без ответа? Может быть, он узнал, что в вашем доме теперь живут другие люди, и думает, что его возвращения никто не ждет?

А может быть, он просто меня бросил.

И я все-таки была слепой.

Малышка заворочалась, сморщила губки и тихо заплакала. Я заплакала громко, за нас обеих. Плечи ходили ходуном от несдерживаемых эмоций. Сора гладила меня по плечам, а я думала об обаасан. О своей семье. О Хаджиме.

О том, как много я потеряла.

Я плачу долго, потом, обессилев, больше ни о чем не могу думать.

Неужели все это было напрасно?

* * *

— Сора? Наоко? — в дверь заглянула Хиса. — Настоятель идет к вам.

Мы с Сорой обмениваемся испуганными взглядами. Что, если Матушка с ним уже связалась? Что, если она уже здесь? Что, если они хотят, чтобы мы ушли вместе с ней? Но мы не успели высказать свои подозрения, настоятель подошел к двери.

— Можно мне войти? — его одежда оказывается насыщенного цвета корицы и лишенной орнамента. Он не велик размером, но его влияние на людей и это место очень сильно.

Если настоятель воплощает плодородную землю, то сестры и монахи — его плоды. Воздух наполняют ароматы целого букета специй: карри, кумина, куркумы.

Сестра Сакура снимает очки и, протирая их краем своей одежды, быстро представляет нас друг другу.

Я же не слышу ничего, кроме биения своего сердца.

Что, больше никто не войдет? Мы с Сорой обмениваемся удивленными взглядами.

— Здравствуйте, девочки, и ты, новая жизнь, — говорит настоятель, глядя, как Хиса пытается накормить девочку из шприца. Его радостная улыбка освещает круглое лицо, а глаза щурятся, рассылая во все стороны морщинки-лучики. На такую улыбку невозможно не отозваться, но я не улыбаюсь. Как и Хиса, когда он спрашивает, кушает ли девочка. В ответ она лишь качает головой.

— Она обязательно начнет есть, — отвечаю я им обоим. — Пожалуйста, не прекращайте попыток.

Мы усаживаемся кругом: слева от меня сестра Сакура, сестра Момо, Сора и настоятель, который оказывается справа. Я все еще напряжена и в любую минуту готова выхватить у Хисы ребенка и броситься бежать.

— Я бы хотел, чтобы вы рассказали все с самого начала: как вы оказались у наших дверей, — настоятель складывает руки в широкие рукава своей туники и смотрит на меня.

Они добры к нам, но сумеют ли они нас понять?

— Мы были в Бамбуковом роддоме, здесь, ниже по дороге, — говорю я и замираю, жадно вглядываясь в них в ожидании реакции. Ничего не увидев, я продолжаю дальше:

— Моя мать только что умерла, я была дома и...

Малышка зашевелилась, давая мне повод остановиться и обдумать свои слова. Как мне им все объяснить?

— У меня были осложнения во время беременности. Мы забеспокоились, что я могу потерять ребенка, и бабушка вызвала на дом акушерку. Она сказала, что мне надо сдать анализы, поэтому меня отвезли в роддом, но... — я напряглась и опустила взгляд, не зная, как объяснить бабушкины намерения. — Как мне объяснить вам то, чего я не понимаю сама?

— Наоко, просто расскажи свою правду, — голос настоятеля был мягким и располагающим. Уголки его рта чуть приподнялись. — Иногда, чтобы выгнать змею, приходится ворошить самые глухие заросли.

Постепенно у меня находятся нужные слова, и как только это случается, мне не остановиться. Они текут и текут, обрисовывая события прошлых полутора лет. Я рассказываю им о Хаджиме, о нашей свадьбе, о моей семье. Даже о Сатоши и о том, что он был выбором моей семьи. Я рассказываю, как Матушка запирала калитку, а потом, обменявшись взглядами с Сорой, я рассказываю о младенцах.

Обо всех этих несчастных детях.

О том, как они делали первый вдох, а потом переставали дышать. О Йоко, Джин, Айко, Чийо и многих других. Я не просто ворошу, я не скрываю ничего, чтобы показать им Матушку Сато.

Они слушают, не перебивая и, насколько я могу судить, не осуждая. Глаза Хисы стали мокрыми, и она все время их утирает. Сестры качают головами. Даже Сора тихо плачет. Ее не было с нами — Джин, Хатсу и мной. Может быть, она не знала всей жестокости Матушки Сато?

Сора продолжает мой рассказ, начав с того, в каком состоянии она меня обнаружила. О матушкином чае, нашем бегстве и путешествии до ворот монастыря.

Настоятель вздыхает. Его улыбка исчезает, словно ее и не существовало.

Малышка начинает капризничать, и я тянусь, чтобы ее забрать. Хиса колеблется, но я настаиваю. Я уже не боюсь их неудовольствия. Пока я не понимаю, стоит ли им доверять. Пусть лучше девочка проголодается, чем я лишусь ее навсегда.

— Она здесь? — не выдерживаю я. — Она пришла за нами?