Девушка в белом с огромной собакой

Уже два часа Зуев сидел в комнате у девушки, имя которой так и не узнал. Все это время, с самого появления здесь, Зуев как мог успокаивал ее. С ней еще в лифте случилась самая настоящая истерика, а попав к себе в квартиру, она упала на кушетку и разрыдалась. Зуев все время спрашивал: «Что случилось?» – но девица не отвечала. Она рвала под себя покрывало, сучила ногами и тихо, с небольшими перерывами, завывала.

На исходе третьего часа девушка уснула. Вконец измотавшийся Зуев пристроился тут же, рядом с ней. А пробудился он уже утром, когда серый рассвет смешался с оранжевым светом безвкусной пластмассовой люстры. Зуев проснулся от того, что кто-то потряс его за плечо. Он открыл глаза и увидел незнакомую девушку с опухшим, грязным от размазанной косметики лицом. Стоя у кушетки, она нависала над ним и, не шевеля губами, бубнила:

– Вставай, приехали.

– А-а, – протянул Зуев, разглядывая хозяйку. Тут лицо его передернуло от яркой вспышки в голове, и он простонал: – Ох, черт, что это у меня в голове так стреляет?

Девушка сатанински хохотнула, подошла к окну и достала из-за занавески початую бутылку водки.

– Вот, – сказала она, ставя бутылку на стол. – Тебя как зовут?

– М-м-м, – замычал Зуев, действительно не помня своего имени. – Саша, – наконец выговорил он.

– А меня Люся, – ответила девушка. – Это, что ж, мы вчера в «Золотом рожке», что ли?

Неуклюже, словно паралитик, Зуев сполз с кушетки, дрожащими руками разлил водку по чайным чашка и ответил:

– Вроде. Фу, черт, опять нажрался.

– И как же это ты меня подцепил? – с непонятной подозрительностью во взгляде поинтересовалась Люся. – Что, я такая пьяная была?

– Я тебя подцепил?! – беззлобно возмутился Зуев. Что-то он, конечно, помнил, но подробно рассказать, как все произошло, не мог. Впрочем, его изумления оказалось достаточно – девушка поняла.

Они выпили за знакомство, и уже через минуту Люся начала катастрофически пьянеть. Она истерически хохотала, хватала Зуева за руку и шептала ему в лицо какие-то глупости. Затем Люся расплакалась, а когда Зуев принялся ее успокаивать, она прильнула к нему и, шмыгая носом, пожаловалась:

– Меня муж бросил недавно. Понимаешь? Он подонок. Понимаешь?

– Понимаю, – уныло ответил Зуев. – Ну, если подонок, так радуйся, что бросил.

– Ты ничего не понимаешь, – замотала Люся головой. – Подонок он потому, что бросил. Ты ничего не понимаешь, – повторила она. – Тебя никогда не бросали. А меня… – Люся перевела дух, – несколько раз. Поживет немного – и адью. Почему? Что я, уродина какая?

Зуев пожал плечами и даже выдавил из себя несколько бессмысленных слов вроде: «Ну… знаешь… это ж дело такое…». Потом он подумал, что надо бы успокоить ее, сказать, что она не уродина, а совсем наоборот, но девушка начала говорить:

– Когда была жива мама, как-то все по-другому было.

– Она что, умерла? – спросил Зуев.

– Повесилась. Застрелила отца, а сама повесилась, – спокойно ответила Люся. – Он бил ее каждый день. Изобьет и стоит смотрит, улыбается. Все ждал, когда она уйдет сама. А она не уходила. Думала, уладится. Он и говорил ей, что ставит эксперимент: до какого унижения может дойти человек. Заставлял ее грязные ноги целовать, топтал ее, выгонял голую из квартиры.

– Фу, какие ужасы ты рассказываешь, – сказал Зуев и налил в чашки водки. – Давай лучше выпьем. Кстати, это твое банджо?

– Мое, – ответила Люся. – Или возьмет ее за волосы и об стену головой: тук-тук. «Поняла?» – говорит. А что она должна была понять? А она ему: «Поняла-поняла». А он опять: тук-тук.

– Успокойся, – сказал Зуев, хотя Люся говорила совершенно спокойно и даже как-то равнодушно. – А ты на банджо-то играть умеешь?

– Умею, – ответила Люся. – А у отца было охотничье ружье. Вот мать как-то и не выдержала. Он приходит домой, а ружье за шкафом уже заряженное стоит. Я, чтобы не видеть этого, на улицу ушла… – Люся снова разрыдалась, а Зуев взял ее чашку, за волосы оттянул ей голову назад и попытался влить ей водку в рот. Зубы у нее стучали о края чашки, и почти половина водки стекла по подбородку на грудь. После этого Зуев повалил девушку на кушетку, и она снова забилась в истерике.

– Черт, ну и влип же я с тобой, – вконец расстроился Зуев Он сел рядом с хозяйкой квартиры, обхватил голову руками и запричитал: – Ну чего ты воешь? Чего ты воешь? Ну, давай я тоже завою. – Хмель быстро выветривался у него из головы. Зуев как-то обмяк, поскучнел, а Люся, израсходовав большую часть сил, попритихла и плакала теперь почти буднично, без надрыва и телодвижений. Эта будничность передалась и Зуеву, и он тихим, жалеющим голосом проговорил: