Девушка в черном

Стоящую посуду делали братья, — она не пропускала воду, и звук у нее был красивый и ясный. Местным жителям нравилось ходить в гончарню просто так, без дела. Приходили, садились и смотрели, как клали комок глины на гончарный круг и как ловкие чуткие руки гончаров придавали ей нужную форму.

Из куска глины мог выйти пузатый горшок или посудина с тонким горлышком, широкая миска или высокая кринка. Получалось то, чего хотели руки.

Бывало, некоторые изделия не выдерживали обжига. И хотя коварная трещина не бросалась в глаза, братья находили ее. Потому что посуда не знает фальши, не умеет врать, звук ее голоса сразу же выдает самый малейший изъян. Но Ионас по-своему оправдывал такую треснутую посуду.

— Вишь, и у Иеговы ведь случился брак. Его люди глиняного рода тоже вроде горшков. Ева еще маленько походила на вазу и в середке была чуть потоньше, но Адам получился у него таким неуклюжим, что ни один порядочный мастер не осмелился бы даже показаться с ним на ярмарке.

Теперь в этом доме Ионас жил в одиночестве. Два брата погибли на войне: один — в России, другой — на стороне немцев.

Случается и так.

У Ионаса и на это имелось объяснение:

— А в каком доме нет горшка с трещиной?

После демобилизации Ионас бросил заниматься гончарным делом. Сказал, что к глине его больше не тянет, и сменил ремесло. Он был тогда молодым, а рыбаки были нужны. Но в доме разные предметы все еще напоминали о времени, когда здесь шла горячая работа. И в первой комнате у окна стоял гончарный круг братьев, словно памятник.

Людям по-прежнему требовалась глиняная посуда; на нехватку ее сильно жаловались и ждали теперь из Латвии. А к Ионасу ходили как прежде, просто так, безо всякого дела.

Он все еще оставался холостяком.

С каждой наступающей весной Ионас становился поэтичным и ждал для себя чего-то, бог знает чего особенного. В юности он пережил несчастную любовь; любовные истории случались с ним и позже, но всегда в решительный момент он махал рукой, сопровождая это выразительным «нях!», и говорил, что передумал, потому что даже рыба, попадая в сети, начинает шевелить мозгами…

В деревне жили два рыбака, по имени Ионас. И Ионас Тощий вовсе не был очень уж худым, но он был такой породы, что с годами совсем не прибавлял в весе и выглядел как мальчишка. Другой Ионас тоже не отличался толщиной, но два Тощих Ионаса — этого было бы многовато для одной деревни.

Водрузив очки на нос, Ионас Тощий как раз штопал носки, когда к нему прибежали спасаться от дождя.

Танел отряхивался на пороге, как мокрый пес, а Ионас совал упрямую нитку сквозь игольное ушко так старательно, что глаза сошлись на переносице. Перед ним лежала гора носков, ожидающих штопки, и гриб с деревянной шляпкой.

— Гля, приходится заниматься рукоделием, — пожаловался Ионас с презрением.

— Давно пора взять жену, — поддел его Танел.

— Нях! — произнес Ионас озабоченно. — Мне самому такая мысль тоже вроде бы несколько раз в голову приходила. Только ведь это вам не рыбу ловить. В этом деле нужны знания.

— Говорят, что у тебя было полно невест, — подстрекал Танел, надеясь, что Ионас расскажет свои забавные истории. Не ради себя, ради Саале.

— Вишь, нельзя сказать, чтоб уж так много. Но кое-кто… — завелся Ионас. Не ради Танела, ради Саале. — Одна была красивая с виду, только под кудрями ничего, кроме глупости, не найдешь. И надеяться было нечего. Другая, наоборот, строчила слова, как швейная машина. И слушать не успеваешь, и остановить невозможно. И никакого перерыва, чтоб дух перевести… Но, может, ты знаешь какую-нибудь, чтоб годилась?..

Танел смеялся — вечная, знакомая тема, но всякий раз Ионас приводил в пример новых женщин.

У Ионаса было улыбчивое лицо, и рассказывал он забавно. Казалось бы, что его чуждаться, но Саале все-таки не вошла дальше порога. Тогда Ионас повернулся к ней и спросил: умеет ли она заплатки ставить?

— Нет, — сказала Саале.

— Не умеешь? Тогда иди сюда, я тебе покажу, как это делается.

Саале нехотя подошла поближе. Ионас велел ей сесть рядом с собой. Старик вырезал из толстой материи подходящий лоскут и начал подшивать его, как подметку, к рваному носку.

По окошкам струился дождь, и грохот грома перекатывался через дом, но тучи стали прозрачнее.

Толкованию Ионасом супружеской науки не видно было конца, хотя давно уже можно было подытожить его рассуждения одной-единственной фразой: рыба видит приманку, но не замечает удочку.

— Один мой знакомый завел себе жену с очень тонкими манерами, — рассказывал Ионас Саале. — Он безропотно сносил все ее причуды, но когда жена стала подавать суп на стол в тарелках, тут уж терпение у него лопнуло, и он как грохнет кулаком об стол: «Ах так, суп мне порциями будешь выдавать!»

Нос Ионаса смешно скривился на сторону и глаза были полны озорства, но Саале не привыкла слушать шутки.

— Вот и готова заплата! — объявил Ионас.

Рвение к рукоделию у него прошло, и он свернул носки парами.

Дождь тоже прекратился. В комнате стало светло, и на столике заблестела глиняная птичка-свистулька. Заметив взгляд Саале, Ионас протянул птичку девушке.