Девушка в голубом пальто

– Нам нужен сыр с черного рынка! Нам нужна еда для onderduikers в тайных убежищах. Нам нужны фальшивые удостоверения личности. Нам нужны хорошенькие девушки. Солдаты заглядятся на них и не заметят, как они действуют против…

– Юдит уже указала мне на мою вину. Она ясно дала понять, какие вы все альтруисты. А я нет.

Он внезапно хватает меня за плечи, и я чуть не теряю равновесие.

– Ханнеке, тебе когда-нибудь приходило в голову, что ты лучше, чем кажешься? – От нас обоих пахнет мокрой шерстью. Даже сквозь ткань пальто я чувствую, какие у него холодные пальцы. Я пытаюсь сбросить его руки, но он лишь крепче сжимает мои плечи. – Ты не думаешь, что именно поэтому я привел тебя?

– О чем ты, Олли?

– О том, почему привел тебя. Тебе не может нравиться то, что происходит в этой стране. И у тебя есть возможность помочь нам.

– Но это не означает, что я готова рисковать жизнью. На мне лежит забота о родителях. Если со мной что-нибудь случится, они умрут с голоду. Я и так уже ищу пропавшую девочку и таким образом оказываю сопротивление. Разве недостаточно спасти одну жизнь? Ты слишком многого от меня хочешь. Я не готова сделать больше, и с твоей стороны нечестно просить об этом.

Голос Олли теперь звучит мягче, и взгляд спокойных голубых глаз становится теплее.

– А я думаю, ты хочешь рискнуть своей жизнью. Ты очень давно осуждаешь происходящее вокруг. Тебе было всего четырнадцать, а ты уже рассуждала о том, какой гнусный Адольф Гитлер. Помнишь тот обед?

Я не могу отвести от него глаз. Тот разговор за обедом у Ван де Кампов имел место четыре года назад. Я все говорила и говорила о Гитлере, а фру Ван де Камп пыталась отвлечь меня. Она просила передать то горошек, то булочки. Наконец она не выдержала и сказала, что воспитанные люди не обсуждают политику за столом. Бас даже не обратил внимания, а вот Олли меня слушал. Кажется, он даже кивал. Но это было несколько лет назад. С тех пор прошла целая жизнь, и теперь Олли ничего обо мне не знает. Так что зря он произносит вдохновенные речи. Он не понимает, что Бас погиб из-за…

Олли в последний раз встряхивает меня и отпускает. Затем ерошит свои волосы.

– Мы несем потери, Ханнеке, – тихо произносит он. – Исчезает все больше людей, и их посылают в какое-то адское место. Вот, например, одна из партий, которых отправили первыми. Семьи депортированных мужчин получили открытки от сыновей и братьев, в которых говорилось, что с ними хорошо обращаются. А потом они же получили извещения от гестапо, в которых сообщалось, что все эти мужчины умерли от болезней. Что, по-твоему, это значит? Здоровые молодые люди. Сначала они присылают открытки, уверяя, что у них все прекрасно – и вдруг оказывается, что они мертвы! А теперь вообще никто больше не присылает открытки.

– Ты думаешь, всех евреев убивают? – спрашиваю я.

– Мы не знаем, что и думать. Единственное, что мы знаем – фермы и чердаки трещат по швам от onderduiker. В стране почти не осталось мест, где можно спрятать евреев. Нам срочно требуется помощь от тех, кто располагает ресурсами. От таких, как ты.

– Ты же меня не знаешь, – шепчу я. – Если бы знал обо мне побольше, то не стал…

– Ш-ш-ш, – шипит он.

Он прижимает палец к губам. Все его тело напряглось, и он к чему-то прислушивается. Теперь я тоже слышу – и мы оба застываем на месте. Издали доносятся крики на немецком, которые постепенно приближаются. Приглушенные крики и топот ног по булыжникам. В эти дни такие звуки означают только одно.

Олли нервно сообщает:

– Облава.

Звуки становятся все ближе. Мы с Олли встречаемся взглядом, мгновенно забыв о споре. Он поднимает запястье и резко отдергивает рукав. Сначала я не понимаю, зачем он это делает. Но он щелкает по часам, обращая мое внимание на время. Мы так долго спорили на улице, что можем пропустить комендантский час. Сегодня мы оба без велосипедов, и до моего дома еще целая миля.

Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы нас задержали в самый разгар облавы, когда солдаты упиваются властью!

– Сюда! – рявкает солдат. Гулкое эхо отражается от булыжников. – Шевелись! – Он уже за углом. Этот солдат с пленниками в любую минуту может появиться на нашей улице.

– Нам нужно… – начинает Олли.

– Следуй за мной. – Схватив парня за руку, я тащу его к маленькой глухой улочке. Мы быстро идем по ней, затем сворачиваем в другую, потом в следующую. Я впервые радуюсь, что в Амстердаме такие извилистые, запутанные улочки.

Мы шагаем рядом, обмениваясь жестами и игнорируя крики, которые все еще слышатся в нескольких кварталах от нас. Я не хочу видеть людей, которых уводят солдаты. Мне не хочется напоминания о том, что меня не забирают, потому что белокурые волосы лучшее спасение.

Сейчас мы идем по проулку. Он такой узкий, что если я вытяну руки, то, кажется, смогу дотронуться до зданий. Здесь безопаснее, чем на главной улице, так как меньше шансов, что нас увидят. Но, с другой стороны, здесь опаснее: если нас увидят, то отсюда не убежать. Я так сильно сжимаю руку Олли, что завтра будут синяки.