Девушка в поезде

– Я ничего ему не говорила…

Он бросает телефон на стол и приближается ко мне, сжав кулаки. Я пячусь назад, пока не упираюсь в угол между стеной и стеклянной дверью.

– Я хотела выяснить… Хотела помочь.

Он поднимает руку, и я съеживаюсь, втягиваю голову в плечи и жду боли. И тут до меня доходит, что я уже проделывала абсолютно то же самое и испытывала те же самые чувства, но не могу вспомнить когда. И подумать об этом тоже не могу, потому что хоть он и не наносит удар, но хватает меня за плечи и сжимает, упираясь большими пальцами в ключицы с такой силой, что я кричу от боли.

– Все это время, – цедит он сквозь стиснутые зубы, – все это время я считал, что мы по одну сторону, а ты действовала против меня. И снабжала его информацией, верно? Рассказывала обо мне, о Мег. И полицию на меня натравила ты. Это ты…

– Нет! Пожалуйста, не надо! Все было не так. Я хотела тебе помочь.

Он собирает мои волосы в кулак и выкручивает их.

– Скотт, пожалуйста! Прекрати! Мне больно! Пожалуйста!

Он тащит меня к выходу. Я чувствую, как мне сразу становится легче. Он хочет просто выбросить меня на улицу. Слава Богу!

Однако он не собирается выбросить меня на улицу. Он продолжает меня тащить, плюясь и изрыгая проклятия. Он тащит меня наверх, я упираюсь, но он настолько силен, что все мои усилия тщетны. Я всхлипываю и продолжаю умолять:

– Пожалуйста, не надо! Пожалуйста! – Я понимаю, что скоро случится что-то ужасное, пытаюсь закричать, но не могу выдавить из себя ни звука.

Я ничего не вижу от слез и ужаса. Он толкает меня в комнату и захлопывает за мной дверь. В замке поворачивается ключ. Горячая желчь подступает к горлу, и меня вырывает прямо на ковер. Я жду и слушаю. Ничего не происходит, и никто не приходит.

Я в свободной комнате. В нашем доме Том устроил в ней свой кабинет. Сейчас они переделали ее в детскую со светло-розовыми занавесками. Тут ее превратили в кладовку, в которой держали коробки с бумагами и папками, сложенную беговую дорожку и древний компьютер. Одна коробка заполнена бумагами с цифрами – какие-то счета, наверное, связанные с бизнесом Скотта. В другой – старые открытки: чистые, со следами офисного пластилина, будто когда-то висели на стене. На них – крыши Парижа; дети, катающиеся на скейтбордах в переулке; старые, покрытые мхом шпалы; вид на море из пещеры. Я копаюсь в открытках. Не знаю, что я надеюсь найти – наверное, мне просто хочется переключить внимание и перестать паниковать. Я пытаюсь не думать о репортаже, в котором тело Меган вытаскивали из грязи. Пытаюсь не думать о ее ранах и о том, какой ужас она испытала, поняв, что ее ждет.

Я копаюсь в открытках, и вдруг меня что-то колет в указательный палец. Я с визгом вскакиваю на ноги. На кончике пальца порез, и кровь капает на джинсы. Я вытираю кровь краем футболки и начинаю разгребать открытки уже осторожнее. Причина пореза обнаруживается сразу: разбитое стекло в рамке, острый осколок которого испачкан моей кровью.

Эту фотографию я видела раньше. На ней Скотт и Меган, их лица сняты крупным планом. Она смеется, а он смотрит на нее с обожанием. Или с ревностью? Стекло разбито как раз у кончика глаза Скотта, и оттуда лучами расходятся трещины, так что понять его выражение трудно. Я вспоминаю о тарелках, разбитых во время наших с Томом скандалов, и о выбоине в штукатурке в коридоре наверху.

По другую сторону запертой двери я слышу, как смеется Скотт, и покрываюсь холодным потом. Я вскакиваю на ноги, бегу к окну, открываю его, высовываюсь как можно дальше и, едва не падая, зову на помощь. Я зову Тома. Но это бесполезно и бессмысленно. Даже если бы он по какой-то случайности и оказался у себя в саду, то все равно бы меня не услышал – расстояние слишком велико. Я смотрю вниз, теряю равновесие и едва не срываюсь. Потом с трудом втягиваю себя обратно в комнату, чувствуя, как внутри все дрожит, а горло перехватывает от рыданий.

– Пожалуйста, Скотт, – молю я, – пожалуйста…

Я ненавижу себя за заискивающие, угодливые нотки в голосе. Я опускаю глаза на заляпанную кровью футболку, и тут до меня доходит, что кое-какие варианты у меня все же имеются. Я беру рамку, высыпаю остатки разбитого стекла на ковер, выбираю самый длинный осколок и осторожно засовываю его в задний карман.

На лестнице слышны шаги. Я отступаю к дальней от двери стене. В замке поворачивается ключ.

У Скотта в одной руке моя сумка, которую он бросает мне под ноги, а в другой – клочок бумаги.

– Ни дать ни взять Нэнси Дрю[5]! – произносит он с ухмылкой и читает писклявым голосом: – «Она сбежала с любовником, который дальше у меня будет значиться как «В». – Он хохотнул. – «В» сделал с ней что-то плохое… Скотт сделал с ней что-то плохое…» – Он комкает листок и бросает к ногам. – Господи, ты и вправду убогая!

Потом оглядывает комнату и замечает лужу рвоты на ковре и кровь на футболке.

– Твою мать! Чем ты тут занималась? Пыталась свести счеты с жизнью? И сделать за меня мою работу? – Он снова смеется. – Надо бы свернуть тебе шею, но не хочется пачкаться. – Он отступает в сторону. – Убирайся вон из моего дома!