Девушка в полосатом шарфе

На комоде, словно в ответ на ее сиплый зов, зазвонил телефон. Кира послушно подползла к аппарату, сняла трубку и свернулась калачиком на полу. Но уже лежа.

— Алло! Кира, что у тебя происходит? Я почему-то места себе не нахожу! — Голос мамы звучал взволнованно.

И тут ее прорвало. Она рыдала в трубку, не в силах выговорить ни одного отдельного слова, она кричала что-то и плакала, плакала, плакала…

— Все-все. Все уже хорошо. Все уже прошло, я же с тобой. Кира, успокойся.

— Мама!

— В конце концов! — услышала она в трубке. — Да что же они там с тобой сделали?!! Я сейчас возьму билет и прилечу за тобой! Кирочка, ради бога успокойся и постарайся рассказать!

— Ничего они не сделали, — прорыдала она и, вспомнив Яна, снова растянула рот в плаксивой гримасе. — Мне тут ску-учно! Ы-ы-ы!

— Я так и знала! Успокойся. Это просто нервы сдают. У всех так бывает в чужой стране… Успокойся, дочка.

— Я хочу к вам, — просипела Кира. — Я хочу домой!

— Вот и замечательно!

— Правда?

— Я как раз хотела тебя позвать.

— Зачем?

— У папы в субботу день рождения, ты забыла?

— Забыла.

— Ну… бывает. Ему, между прочим, исполняется пятьдесят. Приедет много народу, мы ждем и тебя тоже. Может, прилетишь на выходные?

Кира хлюпала носом и успокаивалась.

— А сегодня что?

— Вторник. Может, отпросишься и прилетишь прямо завтра?

Кира подумала. «Есть место, где ты могла бы отсидеться и прийти в себя?» — вспомнила она слова Вальтера.

— Я попробую, мама.

— Вот и молодец. Прилетай скорее. Мы все по тебе соскучились.

— Соскучились?

— Да. А что тебя удивляет?

— Вот то и удивляет.

— Кира, опять ты за свое! А ну собирай вещи и немедленно возвращайся домой! А не то я сейчас сама поеду в аэропорт.

— Хорошо, я попробую… Мама!

— Что?

— А какая там у вас сейчас погода? — тихо спросила она, покосившись на качающиеся от ветра фонари во дворе.

— С утра было солнышко, сейчас немного туч набежало. Тепло. Каштаны все никак не облетят.

Кира тихо заскулила, представив свою квартиру и желтые ветви, заслонившие кухонное окно…

— Ну все, дочка, все. Садись на самолет и быстренько — сюда. Я тебя люблю и жду.

— Я тебя — тоже, мама. Пока.

Еще час Кира сидела на полу, вытирая слезы и раскачиваясь вперед-назад. А маленький скверик на углу ее дома сейчас так прекрасен! Там — клены, рябины и каштаны… Все — желто-красное, воздушное, нереальное… и — тишина. Только трамвайный перезвон по утрам. И что-то еще… Что-то другое, но тоже очень важное присоединялось к ее воспоминаниям. «Только, пожалуйста, не начинайте плакать без меня!» — вспомнила она веселый голос Яна и вдруг зажмурилась, обняв себя за плечи, сжавшись в маленький комочек.

— Ян! Мой Ян!.. Господи, какая же я дура!

Кира зажмурилась и сжалась еще сильней, пока ей не показалось, что сейчас хрустнут кости. Как она могла! Как у нее язык повернулся отказать ему во всяких надеждах на взаимность ради призрачной любви к Дэвиду? Ян — такой теплый, ясный, добрый — как каштан под окном. Он за два месяца стал самым родным человеком на свете. Даже… все-таки надо это мужественно признать — даже роднее мамы!

Она нуждается в нем сильнее всего! Как в друге, как в соседе, как в лучшей жилетке, в которую можно горько поплакать. Как в тот вечер, когда она пришла к нему на четвертый этаж. Тогда она не поняла, что произошло, она не поняла, что сделал Ян, однако плакать совсем расхотелось.

А еще он умеет быть другим… Он умеет быть горячим, нетерпеливым и в то же время искусным и нежным в любви; он умеет играть с ней, довести до сумасшествия, при этом оставаясь сдержанным и надменным. Он умеет доставить ей самое незабываемое удовольствие, и, похоже, готов был доставлять изо дня в день. Он… Он — великолепен. Но у него есть один-единственный недостаток: он — не Дэвид. Он просто Ян.

А Дэвид? Кира вспомнила его лицо, ладони до сих пор ощущали тепло его кожи, запах его одеколона, пропитавший одежду и волосы… Она вся пропахла Дэвидом. Ну как! Как ей теперь жить?!!

— Может быть, тебе отпустить его? — То ли она сама, то ли зареванный внутренний голос прогнусавил в этот момент. — Простить и отпустить.

Она вздохнула и вышла на балкон. Тотчас же ветром ее пригвоздило к стене, и некоторое время Кира с ужасом наблюдала, что творится на улице. Ночной Нью-Йорк впервые словно вымер. Легко сказать — отпустить Дэвида. На это понадобится время. Чувство к Дэвиду должно осыпаться и улететь, словно почерневшие листья, которые гоняет ветер по улице…

Но все-таки ей начало становиться легче. Кира стояла на холоде, глубоко дышала, и цепкий спрут, сжимавший ее душу, начал потихоньку убирать свои щупальца. Что-то светлое и большое рождалось в ней.

Ей нужно простить. Тогда станет легче. Кого? Не важно! Всех! Всех простить, и тогда, может быть, упадет груз с души!