Девушка, золотые часы и всё остальное

— Давай выкладывай все, как есть, и тебе станет легче, милый.

Он рассказал ей все. Нарисовал серую неотвратимую вереницу фактов без единой краски и проблесков надежды. Чем дальше рассказывал, тем больше мрачнел. Начал Кирби с совещания, которое состоялось после похорон дядюшки Омара, и завершил рассказ утренним звонком Джозефа.

Замолчав, он опустошенно посмотрел на нее и спросил после паузы:

— Думаешь, стоит попытаться объяснить им все это?

— Кто же тебе поверит? Черт возьми, Кирби, да они подумают, что ты водишь их за нос.

— Но ты, ты-то веришь мне?

— Я люблю тебя. Ты помнишь? Во всяком случае, я помню! Но даже мне поверить в твою историю, клянусь богом, нелегко, а уж всем остальным!.. Да, трудно поверить. А Карла! Что за странное имя! Милый, после тех троих, ты, должно быть, действительно был приятно удивлен, когда я запрыгнула к тебе в постель.

— Что же мне делать?

— Снять штаны и бегать.

— Так я и знал, что ты скажешь что-нибудь в этом роде.

— Если обе твои девицы сейчас на яхте, береговая охрана уже задержала их. И эти Джозеф с Карлой попали в неприятную переделку.

— Я в этом не сомневаюсь.

Кирби непроизвольно достал из кармана золотые часы дядюшки Омара и принялся задумчиво вертеть их в руках. Завел, открыл крышку и вытянул головку, чтобы поставить правильное время. На циферблате располагались часовая, минутная и секундные стрелки; последняя заметно передвигалась. Была еще и четвертая, неподвижно застывшая на двенадцати, серебряная, в отличие от остальных трех, золотых. Кирби стало интересно, зачем нужна эта четвертая стрелка. Нажав на головку, он неожиданно обнаружил, что одновременно нажимая и поворачивая ее, может перевести серебряную стрелку в другое положение.

Но едва только он произвел эти манипуляции наступила странная тишина и в глазах у него потемнело. В первое мгновение Кирби подумал, не стало ли ему плохо с сердцем. Навалилась такая тишина, что он услышал, как стучит кровь в висках. Еще не вполне осознав случившееся, он задал себе вопрос, что с ним, и сделал было усилие, чтобы понять — но тут откуда-то изнутри стал подниматься леденящий, лишающий всякой способности рассуждать, темный ужас, в котором потонул этот порыв любознательности. Страх перед неизвестным подавляет в человеке все человеческое, отнимает у него то, чем он отличается от животных. Страх перед неизвестным отбрасывает человека туда, откуда он пришел: в пещеры, в ночь, и омытые адреналином мышцы напрягаются для резкого прыжка, для безоглядного бегства.

Кирби вскочил на ноги, тяжело, прерывисто дыша, и дрожащей рукой сорвал с глаз темные очки. Он ощутил странное сопротивление воздуха, как будто подул ровный сильный ветер, которого он не слышал — подул и со всей силой надавил на него. Мир вокруг был неподвижным; на всем лежал неприятный бледно-красный отсвет. Раньше он не раз видел это — когда смотрел через глазок фотоаппарата с красным фильтром, установленном на объективе.

Но тогда он видел еще и непрерывное движение. Теперь он попал в розовую пустыню, или в сад со скульптурами, или внутрь картины Дали, наполненной ужасом неподвижности в потерянном времени.

Единственная волна, протянувшаяся вдоль всего пляжа, уже образовала барашек на своем гребне, да так и застыла, не успев рухнуть на берег. Чайка из розового камня висела на невидимых проводах. Кирби повернулся и посмотрел на девушку, которая только что с ним разговаривала. У нее сейчас был неприятный цвет лица, а губы казались совсем черными. Мгновение, в котором она застыла, вместило в себя руку, поднятую в каком-то незавершенном движении, полуоткрывшиеся губы, язык, который только что коснулся верхней кромки зубов… безжалостная неподвижность тела, лежащего в гробу.

Кирби крепко зажмурил глаза, потом открыл. Ничего не изменилось. Он посмотрел на золотые часы: секундная стрелка не двигалась. Тогда он взглянул на свои наручные. Эти тоже остановились. Он перевел взгляд обратно на золотые часы и наконец заметил почти незаметное движение таинственной серебряной стрелки обратно к двенадцати. Кирби поднес часы к уху, и ему показалось, что он слышит слабый гул — словно удаляющуюся музыкальную ноту. Сперва серебряная стрелка уперлась в цифру десять. Сейчас она уже показывала без семи минут двенадцать. Естественно предположить, что он находится в мире красного безмолвия три минуты.