Девушки без имени

Грехи плоти много значили для мамы. Так много, что она не смотрела на мой растущий живот, будто его и вовсе не было. Я не знала, вспомнит ли Мария о важности грехов плоти, когда увидит меня в таком состоянии. Я порвала записку на мелкие клочки и позволила им упасть на пол. Я жалела близнецов, но тоже как-то отстраненно. Дни ускользали от меня один за другим, будто я смотрела на них издалека.

Наутро я выбралась из постели, оделась и причесалась. Ноги страшно затекли, и спускаться по лестнице было больно. Миссис Хатч не оказалось в кухне, в доме было совсем тихо. Я надела пальто и вышла в сырое холодное утро. Пальто на мне уже не сходилось, и дождь капал прямо на выступающий живот. Я забыла шляпу, и когда дошла до Вашингтон-сквер, волосы тоже промокли.

Черные пальто, шляпы и зонтики были повсюду. Конный катафалк тащился по улице, мощные спины белых коней прикрывала черная сетка, а на ушах у них висели кисточки. Катафалк утопал в цветах — белых, розовых и красных. Я не знала, хоронят ли всех жертв или кого-то важного, но предпочла думать, что тут лежит и моя мама.

За катафалком двигалась процессия плакальщиков. Я пристроилась к женщине с широкой пурпурной лентой на плече. В руках у нее был плакат с надписью «Союз дамских портных. Мы оплакиваем вашу смерть». Женщина, строгая и красивая, улыбнулась мне. Я втянула голову в плечи и уставилась на скользкую мокрую мостовую. Дождевые капли стекали по шее, забирались под пальто и напоминали мне о других похоронах, состоявшихся у нашей хижины. Я не знала, куда мы идем, и мне не было до этого дела. Я только надеялась, что тетка Мария меня не увидит.

Я шла несколько часов, придерживая тяжелый живот одной рукой. В мокрых туфлях хлюпало, отсыревшая юбка прилипала к ногам. Бедра болели, а по икрам бегали мурашки. Я пыталась взбодриться от вида идущей рядом женщины. Она высоко держала голову и расправляла плечи. В глазах у нее горел вызов, будто она давно ждала этого дня. Я думала о близнецах, которые выходили на демонстрации за права женщин и профсоюзы. Они сражались с целым городом мужчин, с теми людьми, которые заперли их и сожгли заживо. И эта незнакомая женщина теперь сражалась вместо них. Я подошла ближе к ней, надеясь, что ее сила укрепит меня, что я тоже почувствую в себе желание бороться.

Когда мы дошли до Бруклинского моста, я уже не чувствовала ничего, кроме усталости. Спину колола резкая боль, и я очень боялась людей, то и дело задевавших меня. Я протолкалась через толпу до Чамберс-стрит, где тротуар был достаточно широк, и повернула домой. Еле добравшись до комнаты, я плюхнулась на одеяло, чувствуя себя слоном. Между ног все горело, живот сжимала новая, незнакомая адская боль.

Миссис Хатч услышала мои крики и позвала повитуху, крепкую дебелую женщину, которая положила руки поверх моих и нажимала на живот так отчаянно, что почти выдавила ребенка из меня. При этом она все время говорила со мной бархатным успокаивающим голосом.

Вот только ребенок решил застрять на полпути, и пришлось звать доктора. Я уже была в таком состоянии, что не заметила, как доктор засунул голову под простыню, прикрывавшую мои ноги. Внутри что-то сжимало и дергало, и, кажется, доктор сунул руки прямо туда и выдернул ребенка. Когда это закончилось, я почти ничего не видела.

Раздался громкий крик, и доктор сказал:

— Попкой вперед шел. Это очень тяжело, но вы, юная леди, справились. Посмотрите, какую красоту вы принесли в этот мир! — Повитуха держала ребенка, и я поспешно отвернулась к стене. — Ну еще парочка швов, и мне здесь больше делать нечего, — добавил он.

Когда в мое разорванное тело воткнулась игла, слезы обожгли глаза. Я сжала зубы и вцепилась в простыню. Наконец он отпустил мои ноги и прикрыл меня одеялом.

— Вы проделали большую работу, дорогая. А теперь отдохните. Миссис Хатч — добрая женщина, она присмотрит за вами, пока вы не оправитесь.

Доктор оставил меня с повитухой, которая, сияя всем своим мясистым лицом, положила на мой лоб мокрую тряпку. Я подумала, что мне никто не улыбался с такой добротой. Я хотела бы, чтобы она была моей, матерью и могла бы остаться со мной на ночь. Я даже не возражала, когда она сунула мне в руку теплое скользкое тельце.

— Девочка! — Она радовалась так, будто действительно была моей матерью. Потом женщина посмотрела на пустую постель в углу. — Тебе есть кому помочь? — Я кивнула, но она мне не поверила. — Что-то у тебя ни одежки для малышки, ни даже одеяла. Ты вообще готовилась? — Она указала на мою грудь, где беспомощно возился младенец. — Да ты ей сосок дай, она его ищет.

Я смотрела в потолок и не двигалась, ничем не помогая ребенку. Нагнувшись, повитуха схватила мой сосок и сунула его в ротик ребенку. Больно было чертовски.

— Какая хорошая девочка, а? Ну все, сейчас больше ничего не надо. Вы обе поспите пока, но завтра я первым делом вас навещу. Держи ее поближе к себе, чтобы не замерзла.