Девушки для диктатуры сионизма

— Я медбрат отделения судебно-психиатрической экспертизы, старший по смене, — настаивал Рабинович, — и требую серьёзного к себе отношения. Агрессивный больной, имеющий инвалидность по поводу психического заболевания, сделал из двух простыней и платья медсестры крыло-парашют, и в настоящее время парит над нашей психиатрической больницей. У нас серьёзное лечебное учреждение, и вы должны что-то сделать.

— Ну, хорошо, — сдался дежурный офицер, — как зовут медсестру, в отношении которой были совершены развратные действия?

— Медсестру зовут Татьяна, — стараясь сдерживать раздражение, ответил Рабинович, — но никаких развратных действий в отношении неё никто не совершал. Другая медсестра предложила ей купить что-то из нижнего белья, и, пока Татьяна мерила бюстгальтер, у неё украли платье.

— Значит, её раздели, но в отношении её никаких развратных действий совершено не было, — констатировал полицейский офицер, — Несчастная женщина. Приношу свои искренние соболезнования.

Рабинович вновь попытался привлечь внимание полицейского к проблеме несанкционированного вылета за территорию психиатрической больницы:

— А вы знаете, что он написал на парашюте? И при этом он продолжает находиться в воздушном пространстве нашей психбольницы! Вы представляете, что произойдёт, если пациенты прочитают надпись?

— Текст на парашюте каким-то образом посягает на права сексуальных меньшинств? — довольно развязно поинтересовался полицейский.

— В каком тоне Вы позволяете себе высказываться о находящихся на излечении в нашей больнице психически больных людях, — Рабинович не мог сдержать своего негодования.

— Неужели над психбольницей парят призывы, ущемляющие законные права арабского народа Палестины? — перешёл на шёпот дежурный офицер.

— Вы напрасно верите в нелепые басни о поступках людей, больных душевными заболеваниями, — с металлом в голосе ответил Рабинович, — но даже если бы в Вашем совершенно фантастическом предположении была бы хоть крупица правды, я немедленно поднял бы на ноги высшие инстанции, и в небе над больницей уже работала бы авиация.

— В таком случае я вообще не понимаю, зачем Вы вообще звоните в полицию, — в голосе дежурного офицера слышалось плохо скрытое торжество, — Израиль демократическая страна, и её граждане могут свободно высказываться на любые темы и что угодно писать на принадлежащих им парашютах. Когда Вы представите нам парашют, и мы убедимся, что в его состав входит платье медсестры Татьяны, тогда можно будет вести речь о краже. В настоящее же время, увы, мы Вам не чем помочь не можем. Как говорится: «Попутного ветра, Синяя Птица».

Дежурный офицер не мог сдержать своего торжества, и последняя фраза вырвалась у него непроизвольно. Но рано торжествовал победу полицейский.

— Он инвалид по психзаболеванию, — настаивал Рабинович, — поднявшись в воздух, он может совершить всё, что угодно. Ваш долг его задержать.

— А зачем нам его задерживать? — спросил дежурный офицер, как о давно наболевшем, — Что бы он не сделал, из-за его психического заболевания дело всё равно не дойдет до суда.

— Да нет у него никакого психического заболевания, — выложил свой последний козырь Рабинович, — он просто вспыльчив.

— Настолько вспыльчив, что ему дали инвалидность по психзаболеванию… — в голосе полицейского слышалось нескрываемое уважение к нарушителю общественного порядка, — И при этом он летает над больницей на платье раздетой им медсестры… Не слишком ли он крут для скромных полицейских?

— Я прошу Вас, приезжайте, — взмолился Рабинович, — В воздушном пространстве нашей психбольницы уже никого нет. Когда он, на небольшой высоте, пролетал над подростковым отделением, детишки сбили его метко брошенным стулом, а упавшее наземь тело бросили на поругание Надежде Крупской. Это послужило сигналом к восстанию. Заведующий подростковым отделением, с оставшимися ему верными психологами, держит оборону в женском туалете. Силы осаждённых на исходе.

— Как здорово! — захлопала в ладоши Леночка, — я тоже в сумасшедший дом хочу. Устрой мне это Эвенк, ну я прошу тебя, ты же все можешь.

В руки восставших попал престарелый учитель пения, — продолжил Пятоев полным трагизма голосом.

— А-а, — Леночка в ужасе прикрыла рот ладошкой.

— Бунтовщики упражняются на нём в производстве уколов, — с вызывающими содрогание интонациями продолжил Пятоев, — После каждой удачной инъекции престарелый вокалист, по требованию восставших, берёт ноту «фа». Две студентки-практикантки, с раскосыми и жадными глазами, проявив политическую близорукость, так же приняли участие в бунте, бессмысленном и беспощадном. Над подростковым отделением реет флаг, сделанный из обложки садо-мазохистского журнала…»

— Перестаньте майор, — попросил его Эвенк, — вы же не в казарме. Она всего лишь несчастный ребенок с больным сердцем. Посмотрите в каком она состоянии.

— Но все закончилось благополучно, — продолжил Пятоев, — дежурный офицер полиции сжалился сказал, — Я высылаю наряд.

— Бросайте все наряды, — не мог сдержать своих чувств Рабинович, — оголяйте всё и приезжайте сюда.