Девушки для утехи

Событие, перевернувшее жизнь Аньес, произошло неожиданно и совсем обычно: как-то после обеда, когда Аньес высматривала клиентов, сидя за рулем своей «Аронд», ее внимание привлекла группа людей, образовавших большой круг на углу Елисейских полей и улицы Берри. Она замедлила ход машины и, увидев, что это уличный спектакль, затормозила. Хотя ей много раз приходилось видеть подобные представления в столице, это показалось ей более трогательным, чем обычно: в центре круга из любопытных, недоверчивых скептиков и даже насмешников стоял немного комичный салютист[6] и пел религиозный гимн под аккомпанемент убогого духового оркестра, состоявшего из нескольких человек, одетых, как и он, в униформу Армии спасения. Рядом, на раскладном стульчике, сидела женщина с подвесом, куда менее насмешливые прохожие клали пожертвования.

Аньес никогда ничего не делала для Армии спасения по той причине, что католическое сектантство, в духе которого она воспитывалась, внушило ей с юности, что это благотворительное учреждение – протестантская выдумка. И она вдруг упрекнула себя, что глупо верила этому. Почему бы не помочь Армии спасения? Настоящее милосердие не терпит различия в любви к ближнему. Во всяком случае, Элизабет ее поняла бы. Выйдя из машины, Аньес направилась к женщине, которая что-то говорила толпе. Эта женщина вовсе не была интеллектуалкой, и ее речь, немного заученная, выражала наивную веру. Она рассказывала о своем личном духовном опыте, о том, как божественный зов коснулся ее, о том, как внимателен должен быть каждый смертный к подобному зову, который Бог не преминет послать ему тем или иным способом. Выслушав эту наивную проповедь, Аньес положила на поднос банкноту и вышла из круга. Она почувствовала такое моральное удовлетворение от своего поступка, что решила регулярно выделять на пожертвование десятую часть из своего гнусного заработка. Пробираясь через толпу любопытствующих к своей машине, она, нечаянно задев какого-то парня, пробормотала:

– Простите…

Их взгляды встретились. Аньес так и застыла на месте, словно зачарованная. Ее губы дрогнули…

Она не верила своим глазам: этот офицер в бежевой военной форме и фуражке с золотым козырьком, украшенной эмблемой с якорем, этот голубоглазый светловолосый красавец показался ей вдруг архангелом. Во всех своих мечтах, во всех ожиданиях она не представляла себе избавителя в образе мужчины; все попытки найти его возвращали ее к одному и тому же лицу – лицу Элизабет. И вдруг она почувствовала, что ее спаситель мог быть именно таким – красивым, чистым юношей, удивительным образом возникшим перед ней. Едва ли она даже заметила, как он, козырнув по-военному, уступил ей дорогу, едва ли уловила смысл слов, сказанных им по-французски с легким англо-саксонским акцентом, скорее они прозвучали для нее как мелодия:

– Прошу Вас, мадемуазель…

У нее не было сил пробираться сквозь толпу к своей машине. Она стояла перед ним, чувствуя, как ее лицо заливается краской, но не краской стыда, а румянцем невинной девушки. В это мгновение она припомнила один эпизод ранней юности: как-то они гуляли вдвоем с Элизабет в их далеком провинциальном городке; тогда им едва исполнилось пятнадцать лет, и в то время они одевались одинаково. Взрослый парень, увидев их, воскликнул: «Мое сердце колеблется между вами двоими!» Элизабет непринужденно рассмеялась, а Аньес покраснела. С тех пор она не переживала вновь этого горячего прилива крови к лицу, когда не знаешь, приятно это или тягостно. И почему-то, когда Сюзанн представила ей в баре на улице Понтье мнимого Жоржа Вернье, Аньес не покраснела, а, наоборот, смертельно побледнела…

Видя ее смущение и странную неловкость, незнакомец проводил ее взглядом и, заметив, что она идет, спотыкаясь, догнал ее, желая помочь.

– Вам нехорошо, мадемуазель? Можете опереться на мою руку.

– Спасибо, – пробормотала она, кладя свою руку на манжет с золотыми пуговицами. – Я так взволнована этим представлением. Но сейчас мне уже лучше… Благодарю Вас, месье…

– Офицер американского флота Джеймс Хартвел, – сказал он.

Они подошли к машине Аньес. Он открыл дверцу. Аньес была в нерешительности, ей не хотелось расставаться с ним. Ах, как она была далека сейчас от того привычного кокетства, которым она завлекала клиентов.

– А Вы, мадемуазель? Могу я узнать Ваше имя в ответ на мое?

– Аньес…

Ее настоящее имя сорвалось с ее уст непроизвольно: она совсем забыла свою кличку «Ирма».

– Какое красивое имя, Аньес… Оно звучит так нежно.

– Вам нравится?

– Очень… Мне нравится и сделанный Вами только что благородный поступок…

– В нашей жизни, столь стремительной, – продолжал он, – не так уж много людей, готовых потратить свое время, чтобы вот так взять и остановить свою машину! Ну а теперь, когда мы знаем имена друг друга, я могу надеяться снова увидеть Вас?

– Где же?

Эта просьба, эта ситуация были так хорошо знакомы ей, но она не нашлась, что ответить.